Год змеи - [38]

Когда Ниязов, распираемый радостью, рассказывал Махмуду о предложении Кудрата и той выгоде, которую получит совхоз, Махмуд молчал. Он не знал, как ему реагировать. То есть, конечно, это было просто здорово, новшество действительно влияло на результаты сбора. Но, с другой стороны, ему вдруг подумалось: «Что, директор-бобо, а соперник-то твой башковитый! Ты вот не додумался до такой элементарщины». И тут же другой голос возмутился в нем: «Ну, озарило мужика, только какое это имеет отношение к личному?!» И Махмуд посмотрел прямо в глаза Ниязову:

— Молодец, Кудрат!

А маховик страды крутился все быстрее. В первую декаду совхоз сдавал хлопка по два процента по плану, во вторую декаду наращивал темпы сбора, заключительную — держался на четырех с половиной процентах. То ли потому, что Махмуд дал волю своим главным специалистам, чтобы каждый на своем месте командовал самостоятельно, то ли оттого, что погода благоприятствовала, но хлопок, как говорят на селе, «вышел», и казалось Шарипову, что совхозу присуждают переходящее Красное знамя — района, потом области и даже республики. Он грезил наяву.

Распорядок дня был поставлен с ног на голову. Едва проснувшись и позавтракав, Махмуд мчался в бригады, встречался с механизаторами и сборщицами, смотрел, как они питаются, отдыхают, а к вечеру приезжал на заготпункт и до полуночи, пока не проходила через весы последняя тележка, находился там. На заготпункт к полуночи съезжались главный агроном, главный инженер, секретарь парткома, нередко и другие главные специалисты, уверенные, что обязательно найдут здесь директора. Собирались сюда и управляющие отделениями, и почти каждый день приезжала Майсара. Разговаривали они взглядами.

На заготпункте, под большим навесом чайханы, подводились итоги дня, намечались задания на следующий, чествовались бригады, выполнившие план пятидневки, — в совхозе это уже стало традицией, и Махмуд не отменил ее, не видя в том ничего крамольного. Бригадир, чья бригада вышла на план, привозил на заготпункт запеченного в тандыре барана, и все, что к нему положено. Сначала он сдает рапорт директору и секретарю парткома, принимает поздравления, а затем, расстелив дастархан, проявляет хлебосольство. В самой бригаде в тот же день тоже торжества. Вечером туда приезжает агитбригада, а по радио, после выступления Суярова или Шайманова, которые сообщают об успехе бригады, рассказывают о ходе уборочной, звучит концерт для победителей.

Это так здорово поднимает настроение людей!

Где-то часа в два ночи Махмуд приезжает в контору. Расписанную по исполнителям почту оставляет на столе, а утром Зульфия раздает эти бумаги по инстанциям.

Махмуд давно уже заметил одну очень важную деталь страды. Если выращен хороший урожай, то сам по себе в душе рождается высокий настрой, он невольно втягивает человека в орбиту кампании, даже отъявленных лентяев не оставляет в стороне, и не нужно никаких призывов и громких фраз. Но если урожай не радует, то тут ни брань, ни взывания к совести, ни угрозы не дают желаемого результата. Все идет наперекосяк, ни порядка, ни системы, что называется! А там начинают давить всякого рода уполномоченные, гнут свою линию, заставляют делать то, что сам никогда бы не начал, и тем самым вносят еще больший разлад в механику уборки. Начинается нервотрепка. Непрерывно созываются всякие совещания и активы, заседания и разборы, где люди, призванные организовать работу, вынуждены протирать штаны за ненужными разговорами по нескольку часов кряду, выслушивать общеизвестные истины. И чем больше таких собраний, тем хуже результаты, они, говоря языком математика, обратно пропорциональны словам. Естественно — и без того кошки скребут на душе, а тут еще ее и нудными речами терзают!

Заметил Махмуд и то, что болезнь заседательства принимает эпидемический характер там, где проваливается дело. Причем, рост числа заседаний не зависит от воли того или иного руководителя, он складывается как бы стихийно, незаметно для глаза, и кажется, что люди хотят заменить разговорами живое дело. Ничего подобного не было в эту страду. По меньшей мере, в первые два ее месяца. Ни один бригадир не пожаловался директору на плохую трудовую дисциплину, чувствовалось, что царило всеобщее взаимопонимание, а это вело хозяйство к первому заветному рубежу — быстрому и уверенному выполнению плана. Промахи, естественно, были, без них немыслимо нормальное течение жизни, но за них не снимали семь шкур, ограничивались в лучшем случае внушением.

С началом страды Махмуд стал просыпаться в шесть утра, правда, первые несколько дней его будил сторож, потом стал срабатывать внутренний «будильник». А время это в сутках неопределенное. Еще не светло, но уже и не темно, земля и небо окрашены в серый цвет, деревья и дома — в черный. А на улице уже оживление. Мужчины и женщины, юноши и девушки, подвязав фартуки, отправляются в поле, разговаривают громко, шутки и смех взрывают тишину, утренний покой. Хорошее время — страда!

К годовщине Октября совхоз сдал три тысячи тонн сырца сверх плана. Там, где двадцать пять центнеров средневолокнистого считались недостижимой мечтой, получили по тридцать шесть тонковолокнистого, в полтора раза больше. Не только совхозные агрономы, но и специалисты рапо удивлялись подобному феномену, высказывая при этом различные, порой прямо противоположные, суждения. Но ближе всех к истине, как считал Махмуд, был Шайманов.