Год жизни - [32]

— Смирно! Кру-угом! — голосом, налитым хмельной яростью, крикнул Алексей.— Вон из шахты, мерзавец!

Лаврухин машинально вытянул руки по швам, но сейчас же спохватился.

— Вы не имеете права меня оскорблять. Я пожалуюсь Крутову. Ты слышал, Неделя? Будешь свидетелем.

Бурильщик злорадно захохотал:

— Ничего я не чув.

Лаврухин хотел еще что-то сказать, но при взгляде на лицо Шатрова округлил в страхе глаза, втянул голову в плечи и заспешил к выходу, поминутно оглядываясь.

— И в шахте мне не попадайся,— крикнул вдогонку Шатров. Он весь еще кипел.— Иди, жалуйся Крутову, что я тебя выгнал!

— Давно бы так,— удовлетворенно сказал Неделя.— Его не то что гнать, на тачке вывезти следовало. Сукин сын! Третьего дня...

Неделя не договорил. Шланг выпрямился, из него с шумом хлестнул сжатый воздух. Бурильщик схватил перфоратор.

Шатров присел на глыбу породы. Он уже остывал и досадовал на себя. Держать Лаврухина и дальше в шахте нельзя. А нападок Крутова все равно не избежать. Семь бед — один ответ. Досадно другое: уж очень все получилось по-мальчишески, наивно. Накричал, нашумел... Конечно, Лаврухин пропил или продал лампочки, оставив шахту без света, в этом сомнений нет. Но где доказательства? Поди докажи, что они не перегорели. Надо было подобрать материалы, наложить на Лаврухина взыскание, другое, а уж потом отстранять его от работы и писать рапорт Крутову. Все эта проклятая горячность. И когда он от нее избавится, научится держать себя в руках?

Но понемногу мрачные мысли рассеялись. Мерно грохотал перфоратор Недели. Одна за другой в груди забоя возникали круглые черные дыры шпуров. Из штрека тянуло сквозняком. Низко над головой нависала каменистая кровля. В темноту ровными рядами уходили стойки крепления. В воздухе слышался слабый запах сгоревшего аммонала. Все было такое привычное, понятное.

Почти всегда, приходя на участок, Шатров испытывал особое чувство успокоения. Тут он был нужен всем. Его окружали простые люди. Каждый из них занимался полезным делом.

Из шахты Алексей поднялся по исшарканным деревянным ступенькам лестниц только после того, как убедился, что дело пошло на лад. В компрессорной ровно постукивал движок. Масляные капли размеренно падали в подставленную жестянку. Машинист со вкусом схлебывал чай со щербатого блюдечка, с трудом удерживая его б черных негнущихся пальцах. Алексей вспомнил, что он еще не обедал. «Схожу в столовку. Не пойду домой».

Но на полпути встретилась Тамара. Шатров не раз удивлялся тому, как легко она, южанка, переносит суровые морозы Сибири. И сейчас Тамара шла в коротком полушубке с отложенным барашковым воротником, в пуховом платке вместо меховой шапки.

— Дофорситесь когда-нибудь до воспаления легких,— с упреком сказал Алексей, здороваясь.

— Сухой мороз без ветра не страшен,— оправдываясь, ответила Тамара.— Я предпочитаю сорок градусов здешнего мороза, чем промозглую, сырую южную оттепель. Вы заметили, что на нашем прииске очень мало больных? Сибирский климат укрепляет организм человека.

— Возможно,— улыбнулся Шатров, чувствуя, как у него немеют губы и бритый подбородок,— но для разговора я все же предпочитаю конторку участка.

— Идемте,— согласилась Тамара,— но мы и по дороге успеем переговорить. У меня к вам сегодня немного. Я только что из третьей шахты, Алексей. Там превысили выемочную мощность, выдают излишнюю породу...

Разговаривая, Шатров и Тамара поравнялись с группой горняков. Рабочие поднимали столб для новой электролинии. Алексей увидел, как столб стал почти вертикально у подготовленной для него ямы, но вдруг заколебался на вытянутых руках. Рабочие изо всех сил толкали его, стараясь сохранить равновесие, но тяжелый столб одолевал их. Еще минута, и он обрушится...

— Надо зачистить подошву штрека, а потом... Куда вы, Алексей?..

Но Шатров уже мчался по сугробам. Он успел добежать вовремя. Уперся плечом в столб, согнулся упругой дугой, нетерпеливо закричал:

— Давай, нажми! Ну, разом! Взя-а-али! Ага-а!

С легким шорохом, увлекая за собой комья земли, упрямый столб скользнул нижним концом в яму. Рабочие облегченно перевели дух.

-— Тяжелый, дьявол его задави!

— Еще б маленько, так бы и сыграл наземь.

— У меня уже и ноги затряслись.

— Не говори. Спасибо, Алексей Степаныч подоспел!

В голубой мерцающей излучине Кедровки, где широкими залысинами раскинулись полигоны «Крайнего», где выросли бревенчатые копры шахт, приземистые жилые дома прииска, когда-то грозно шумела вековечная сибирская тайга. Медведи безбоязненно спускались к водопою. Белки, соболи, горностаи, глухари во множестве плодились в лесу. На сто верст вокруг не было никакого жилья, даже охотничьей заимки. Привольно жилось тут зверью и птице в костоломной чащобе из трухлявых пней, огромных заломов, поросших чертополохом, папоротником, увитых крушиной.

Потом пришел человек. Когда — неизвестно. Никто не вел летописи прииска. Сохранилась только легенда, что наткнулся здесь на богатейшее золото старатель Федька Куцый. Нагреб золота, короткое время дико роскошествовал: носился в губернском городе на тройке каурых с бубенцами, в обнимку с гулящими бабами, осыпал пряниками и конфетами народ в селах, рвал на портянки китайский шелк с расписными драконами — а потом сгинул. Не то сгорел от вина, не то убили дружки, во множестве объявившиеся у Федьки.