Год зайца - [33]

— Не может быть!

Когда Ватанен завершил свое повествование, профессор сказал очень серьезно:

— Послушайте, уважаемый, я не верю ни единому вашему слову. Но рассказывали вы очень интересно, не понимаю только, зачем вы все это выдумали. Поезжайте к себе в центр, я позвоню завтра утром.

— Ну, хорошо, не верите, так позвоните. Какая теперь разница.

На углу около универмага «Сокос» стоял привязанный уставший олень, потрепанный Дед Мороз пинал его, заставляя шевелиться. Олень тоскливо закатывал глаза. Вокруг толпились галдящие дети, утомленные мамочки повторяли:

— Яри, Яри, не залезай к нему на спину, пошли уже, Яри, ты слышишь меня?

Ватанену вдруг стало противно. Он попросил профессора уехать отсюда, машина тронулась.

На вокзале профессор сказал:

— Нет, я должен забрать у вас животное. Так не пойдет. И кому только ума хватило отправить вас с зайцем сюда из Эво. Лучше будет, если вы вернетесь туда один, а я утром отправлю людей, они привезут животное. Ночью он может побыть со мной.

Ватанен сказал, что он не имеет никакого отношения к научному центру в Эво.

— Послушайте, это вам не игрушки, — сердито сказал профессор и попытался отобрать зайца у Ватанена. Машина остановилась посреди дороги, перегородила движение.

Ватанен не отпускал зайца. Ему вспомнилась старая история о меловом круге: женщины тянули ребенка за руки, каждая к себе. Победит та, что тянет сильнее, но ребенок принадлежит той, которая его отпустит. Ватанен отпустил зайца, но сказал:

— У меня есть предложение: давайте позвоним ветеринару в Соданкюля, может, после этого вы мне поверите. Звонок я оплачу.

Профессор задумался:

— Деньги — не проблема. Я живу в районе Круунунхака, позвоним от меня. Только я все равно не верю, и вы увидите, что я не позволю вам шутить с этим зайцем. Я, дорогой мой, люблю животных и в чьи попало руки их не отдаю.

— Ага, зато ставите на них опыты.

— Это наука. И к тому же вас это не касается. Этс моя работа.

Позвонили. Городской ветеринар из Соданкюля подтвердил рассказ Ватанена и страшно удивился, что Ватанен уже в Хельсинки.

Профессор медленно положил трубку и как-то странно посмотрел на Ватанена. Тот поинтересовался, сколько он должен за разговор. Профессор, казалось, не слышал вопроса, потому что проговорил:

— Я хотел бы еще раз послушать ваш рассказ Вам, наверное, спешить некуда, я сделаю бутерброд.

— Да, какая уж тут спешка…

19. Похмелье

Ватанен почувствовал, что лежит на полу, завернутый в половик. В желудке бурлило, тошнота подступала к горлу, мутило. Глаза не открыть, ни звука вокруг; хотя нет — стоило лишь подумать о звуках, сразу чего только не стало слышно: шипение, потрескивание, свист; и снова желчь рванулась наружу.

Ватанен лежал не двигаясь. Он знал: стоит ему пошевелиться — и рвоту не удержать. Малыми порциями он заглатывал отвратительную кислятину — назад в желудок! Руки не поднять, даже лоб потрогать не получится. Правда, и так совершенно ясно — там выступили крупные капли холодного пота.

Ватанен подумал, что от него наверняка жутко воняет. Распухший язык осторожно пошевелился во рту, наткнулся на липкое склизкое нёбо.

Сердце? Вроде работает, правда как-то странно. Шевелится еле-еле, словно сторож, не знающий, как убить время. Порой оно оживлялось, пару раз ударяло так, что, казалось, грудь разорвет, а удары отдавались аж в пятках. И снова на какое-то время останавливалось, пока, наконец, спустя долгие секунды не просыпалось несколькими резкими мелкими толчками, после чего опять продолжало свою ленивую работу. Пришлось ухватиться за края половика — пол раскачивался, капли пота стекали по шее, неожиданно бросило в жар, и половик, казалось, вот-вот раздавит своей тяжестью потное тело.

Открыть бы глаза, хотя бы один, подумал Ватанен, но не стал ничего делать — слишком уж смелой показалась даже мысль об этом. Хорошо бы опять уснуть, и проспать бы до самой смерти. А, может, это уже и есть смерть? От такой глупой мысли ему стало смешно, но веселье моментально прошло, потому что в горло опять хлынула желчь, которую невероятным усилием пришлось сглатывать назад.

Ватанен постарался сообразить, кто он, где он и что с ним.

Мысли метались, ни за что не удавалось ухватиться. Мелькали какие-то бессвязные картинки, но собрать из них цельную картину не удавалось.

Неожиданно все это опять показалось Ватанену ужасно забавным. Что тут было смешного, Ватанен понять не мог, — какая-то сумасшедшинка. Попытка обосновать странное веселье неожиданно привела к ужасной тоске, оснований для которой оказалось более чем достаточно.

Все мгновенно менялось, и все ускользало. Ватанен подумал: «Вот я и дошел до точки, за которой уже ничего нет». Снова стало смешно, но лишь на миг. Ватанен решил подумать о чем-нибудь конкретном.

Интересно, какое сейчас время года? Над этим стоит задуматься. Если очень напрячься, может быть, повезет вспомнить.

Незаметно для себя Ватанен открыл глаза. Он так сосредоточился, пытаясь понять, какое сейчас время года, что это произошло без всяких последствий. Опухшие, слипшиеся веки едва разомкнулись, и взгляд упал на стену комнаты ближе к потолку: большое окно, разделенное на восемь прямоугольников, четыре маленьких — снизу, два побольше — в середине и еще два, закругленных — вверху. Свет был слишком яркий, пришлось закрыть глаза. Веки захлопнулись, как танковые люки, и Ватанен решил снова сосредоточиться на определении времени года.