Год ведьмовства - [9]

Часовщик торговал прямо рядом со своим коттеджем, разложив на длинном дубовом столе часы и хронометры и продавая их статным мужчинам, которые, судя по одежде, могли себе это позволить. В обувной лавке всего в нескольких шагах от часовщика продавались кожаные сапожки с пряжками, красивее которых у Иммануэль никогда ничего не было, а, скорее всего, никогда и не будет.

Но она решила выбросить эти мысли из головы. Гордо расправив плечи, она шла вперед, никуда не сворачивая с главной дороги и даже не сбавляя шаг, чтобы поглазеть на товары. Рядом с ней трусил Иуда, цокая черными копытами по булыжникам. Он дергал ушами то в одну, то в другую сторону и раздувал ноздри, впитывая рыночные запахи и звуки. Иногда баран норовил отбиться от хозяйки, но Иммануэль держала повод накоротке, чтобы он не отходил от нее больше, чем на шаг.

По дороге ей периодически встречались попрошайки с Окраин. Согнувшись в три погибели, они стояли на углах мощеных улочек и держали в руках миски и чашки для монет. У многих из них даже не было обуви, но они всегда подскакивали к сердобольным прохожим, протянувшим им милостыню. Большинство посетителей рынка просто не обращали на них внимания. В конце концов, люди с Окраин считались изгоями, отвергнутыми как недостойные и неугодные дети Отца. Кое-кто из радикально настроенных членов паствы заявлял, что сама их внешность являлась карой, и что темный, эбеновый оттенок их кожи служил внешним признаком их внутренней приверженности Темной Матери, которая породила им подобных.

Много было разных историй о том, как в Вефиле впервые появились окраинцы, но общая их суть сводилась к тому, что они произошли от беженцев, которые нашли здесь пристанище в древние времена. О причинах их бегства ходило много слухов. Одни говорили о засухе, превратившей землю в пепел. Другие – о дожде из огня и серы. Еще чаще сказывали о голодном океане, затопившем их родину, и о приливе такой высоты, что волной захлестнуло горы, вынудив их бежать в неизведанные ранее места.

В то время церковью правил святой по имени Авдий. Он заявил, что так Отец наказывает беглецов за почитание Матери. Якобы, стихии, прогнавшие их из дома, были формой божественного возмездия. Он постановил, что именно воля Отца привела их в Вефиль, чтобы те могли ступить на путь исправления через служение церкви. Так, по приказу Авдия, впервые за свою многовековую историю, Вефиль открыл свои ворота чужакам.

Чтобы не допустить того, что Авдий называл распространением заблуждений, чужаков закрыли в поселении на южной оконечности Вефиля. Там за них взялись служители церкви: проповедовали слово Отцово, постепенно обращая их души к вере. Впоследствии это получило название Великий Евангелизм. В течение следующих десятилетий окраинцы привыкали к жизни в Вефиле. Они приняли его веру и единый язык, продолжая служение церкви во имя искупления грехов. Постепенно, по мере того как сменялись поколения, живущие в Окраинах отвернулись от своей истории, становясь вефилянами совершенно и окончательно. Но Иммануэль ясно видела, что относятся к ним – к ней – не так, как к другим вефилянам.

И неважно, что в жилах большинства современных окраинцев текла кровь коренных поселенцев Вефиля, и что они тоже сражались против армий Лилит в Священной Войне. Общая кровь, или же кровь пролитая, казалось, не играла такой роли, как внешний облик. А значит, сколько бы веков ни прошло, что бы ни было сделано на благо Вефиля, окраинцы будут обречены на жизнь на периферии.

Сегодня Иммануэль насчитала на главной дороге около дюжины попрошаек. Когда она проходила мимо, они поворачивались к ней так же, как и ко всем, но никто не протянул ей миски или чашки для милостыни, никто даже не поприветствовал ее, разве что смерив холодным взглядом. Вместо этого они словно изучали ее со странным выражением на лицах, которое Иммануэль описала бы как смесь любопытства и презрения.

И она их не винила.

Пусть она была похожа на них внешне – темная кожа, крепкий нос, большие черные глаза, – на самом деле она не была одной из них. Она никогда не знала настоящей нищеты и жизни за Перелесьем, не ходила по дорогам Окраин и не встречала родню, которая, вероятно, жила там. Впрочем, кто-то из этих попрошаек вполне мог оказаться одной с ней крови – дядей ее отца, например, или кузеном, – но она не искала их, а они, в свою очередь, не искали ее.

Иммануэль прибавила шаг, глядя на свои башмаки и старательно игнорируя пристальные взгляды окраинцев, и направилась на скотный базар. Она была уже почти на месте, когда увидела лучшую лавку на свете: книжный киоск.

По сравнению с другими лавками, с их яркими вывесками и затейливыми витринами, киоск выглядел неброско. Небольшая палатка состояла из куска мешковины, натянутого на три деревянных колышка. Под этим навесом в пять рядов стояли высокие – выше Иммануэль – полки, доверху забитые книгами – настоящими книгами, а не декоративными фолиантами и гимнариями, что стояли нечитанными над камином в доме Муров. Это были книги по ботанике и медицине, стихи и легенды, атласы и книги по истории Вефиля и поселений за его пределами, и даже тонкие брошюры, обучающие грамматике и арифметике. Удивительно, как их не завернула стража пророка.