Год призраков - [38]

— Опять они принесут вонючую сырную голову…

В чаду от готовящейся индейки я, Джим и Мэри не отрывались от телевизора — там показывали парад «Мейси».[44] Джим сказал, что без гигантских надувных шаров все это дерьмо собачье.

— И без Санты, — добавила Мэри.

— Ненавижу певцов, — вставил я.

— Они просто ставят пластинку на проигрыватель, а певец только рот разевает и кривляется, — сказал Джим.

— Гадость, — согласилась Мэри.

В комнату вошел Джордж и расположился на диване между Джимом и Мэри. Как только собака улеглась, Джим принялся совсем легонько щекотать три волоска на спине Джорджа. Наконец тот зарычал. Джим на несколько секунд убрал руку, а потом принялся щекотать снова. Когда это повторилось три раза, мы все рассмеялись, а Джордж вдруг щелкнул зубами — он не любил, когда над ним насмехались.

Мэри положила этому конец со словами:

— Прекрати. Сейчас будет Санта.

Но тот не появлялся еще час. Когда он наконец проплыл по экрану со своим мешком, в окружении приветственно машущих эльфов, то казалось, что на заднике своих саней он приволок фильм «Марш деревянных солдатиков» с Лорелом и Харди.[45] Вернувшись на Северный полюс, Санта натянул на нас, словно одеяло, серый кошмар, и Мэри превратилась в Микки. Я так никогда и не мог решить, что отвратительнее — армия краснощеких деревянных солдат или куча волосатых чудовищ, вылезающих из пещер рядом с деревней, где разворачивались события. В фильме было и пение, которое никак нельзя было назвать гадостью. Лорел и Харди изображали идиотов, и нам это нравилось.

Чтобы убить время до прихода гостей, мы с Джимом взяли Джорджа и отправились прогуляться на школьное поле. Мы поболтались у баскетбольной площадки, заглянули в затихшее царство кузнечиков у сточной ямы, обошли поле по его границе. Наконец Джим сказал: «Идем, а то опоздаем», — и мы двинулись к дому. Я хотел рассказать ему о Чарли в озере, но когда мы добрались до края школьного двора, он принялся расписывать одну девчонку из их класса:

— Сиськи как торпеды. Встретишь ее — поднимай перископы.

А потом мы пришли домой, где все звенело от голосов и веселья. Запах жареной индейки был таким же густым, как аромат духов, когда мама собиралась на работу. Машины стояли у тротуара с обеих сторон улицы. Отец впустил нас через парадную дверь и велел поскорее переодеться.

С лестницы я посмотрел вниз сквозь завесу табачного дыма: люди были повсюду — сидели на диванах и стульях, стояли в столовой, прислонившись к стенам. В стаканах позвякивали кубики льда, стол был заставлен тарелками, а на них лежали нанизанные на зубочистки квадратики сыра и сельдерей со сливочным сыром и грецкими орехами. Мелькнули бирюзовое платье и космы волос, раздался странный низкий смех, перекрывая гул голосов. Я увидел, как открылась дверь к Бабуле, и понял, что там собралась мужская компания — смотрят футбол по телевизору.

Через несколько минут я, в накрахмаленной белой рубашке и начищенных ботинках, с начесанными волосами, нырнул в гущу гостей. Дядя Джек в гостиной показывал Мэри фокусы, наматывая носовой платок на руку и заставляя исчезать игральные карты. Его мама, моя бабушка по отцу, сидела прямо, как статуя, неодобрительно глядя на собравшихся. У нее под подбородком был большой, ровный, гладкий лоскут кожи — говорили, что его пересадили с задницы. Как-то раз она мне говорила, что, когда была маленькой девочкой в Оклахоме, видела женщину с необычной болезнью: изо рта у той росла паутина, спускавшаяся до самой груди. «Тоненькая, как лягушачьи волоски», — объяснила бабушка и пошевелила пальцами в воздухе, показывая, как эта штуковина колебалась на ветру.

Сестра Деда, тетя Айрин, рассказывала о своем визите к ясновидящему и часто мигала. Еще у меня была тетушка, которая рыгала каждую минуту, но сегодня ее у нас не оказалось. Отец пил виски, добавив в стакан лед и вишню, и болтал с тетушкой Герти и ее сыном Бобом — священником. Я подошел к задней двери и чуточку приоткрыл ее, чтобы вдохнуть свежего воздуха. На кухне, среди кипящих кастрюль и грязных тарелок, мама с сигаретой в зубах и стаканом хереса в руке наклонялась над открытой духовкой, переворачивая шкворчащую птицу.

Мои кузины Силли, Айви и Сьюзи — все уже учились в старших классах — сидели в гостиной за отдельным столом с нами, маленькими. Они любили валять дурака с Джимом, но меня смущали их длинные светлые волосы и духи с лимонным ароматом. Тут был и еще один маленький — сын отцовского приятеля. Я забыл его имя, но в ответ на любые обращенные к нему слова он отвечал: «Естественно», строя из себя взрослого всезнайку. Джим бросил в него черную оливку и попал в глаз. Когда малыш заревел, Джим велел ему заткнуться. Потом мы принялись за еду.

После обеда все набились в гостиную, мои кузины поставили на проигрыватель «Твист» — пластинку Чабби Чеккера — и принялись всех обучать танцу с таким же названием. «Это все равно что затаптывать окурок», — говорили они. Даже мама вышла из кухни со стаканом в руке и потвистовала немного. Тетушка Герти смеялась, бабушка глазела на всех, Эдвин (я так и не разобрался, кому он родня и с какой стороны) покинул общество болельщиков, чтобы добыть еще стаканчик, и сделал вид, что клюет Бабулю в затылок. Мэри, разговаривая сама с собой, ускользнула в свою комнату.