Год мертвой змеи - [199]

– «Катюша», – это не то, что вы спросили, товарищ капитан-лейтенант, – на бегу объяснял Алексею Муса. На самом деле он вовсе не желал тратить силы на какой-то рассказ, но бегущий с выпяченный вперед челюстью моряк выглядел плохо. Отвлечь его стоило, хотя бы просто для того, чтобы не тащить на себе. Раненых и так было несколько человек, и хотя от ранений в ноги судьба их пока хранила, скорость передвижения упала почти на треть.

– Это с Ленинградского фронта, насколько я помню… У нас так называли, когда несколько минометов ведут беглый огонь по точечной цели… А не расползись мы – всех бы накрыло к такой-то матери… Расстояние большое, рассеяние должно было быть будь здоров – это нас и выручило, наверное…

Муса споткнулся и полетел на землю кубарем, едва не сбив с ног самого Алексея. Тот, неожиданно для самого себя, сумел ловко подпрыгнуть, удержавшись на ногах и даже почти не сбившись с темпа, хотя и здорово получил по лопатке собственным автоматом. Случившееся привело его в некоторое изумление, потому что по виду ран и обилию вытекшей из него за первую минуту крови можно было догадаться, что обе достаточно тяжелые. «Верхнее» ранение, пришедшееся в «чашечку» закрывающей плечевой сустав мышцы, о названии которой он не имел понятия, было слепым. При каждом лишнем движении засевший там кусок железа как будто резко и неожиданно дергался, вызывая мгновенное, длящееся буквально долю секунды, потемнение в глазах. Второй осколок пришелся почти прямо в локоть и наверняка перебил или «надрубил» хотя бы какие-то из сухожилий, а то и саму кость, потому что руку странным образом перекрутило, и приняв однажды полусогнутое положение, она уже не могла ни согнуться, ни разогнуться полностью.

Самое странное, что это почти не было больно. Девять лет назад, получив первое в своей жизни ранение, Алексей полагал, что примерно знает, как должно быть, когда в тебя – живого, теплого, дышащего – вдруг попадает осколок. Оказалось – нет. Выкладываясь в беге полностью, он продолжал прислушиваться к себе, стараясь не упустить того состояния изумления, которое его так удивило, и радуясь ему. Бегущий рядом коренастый татарин, похожий на вырядившегося в портупею монгольского нойона из кинокартины «Александр Невский», продолжал что-то зачем-то бубнить, отрывками выдавая какие-то неважные сведения о себе, о том, как он воевал в Отечественную, и так далее.

– На Ленинградском вообще по-своему говорили… – хрипел он, снова подстроившись в бег и успевая даже поглядывать вокруг: выбирая тропу почище, они оттянулись на пять-шесть метров вбок от остальных, и теперь превратились во что-то вроде флангового дозора. Если точнее, то в пародию на него, как самокритично подумал Алексей.

– …Слышали когда-нибудь выражение такое… товарищ капитан-лейтенант… «Пойти на стержень»? – Муса снова пытался чего-то добиться от него своими разговорами, но отвечать ему Алексей все равно не собирался, на это требовалось слишком много сил.

– Такое у нас только, наверное, и говорили, но долго… До самого конца войны… Значило «к начарту». До сих пор – как кто-нибудь еще скажет такое, – так сразу видно: о, ленинградец! Был такой позывной, долго держался…

Сбоку вдруг зашумели, закопошились, и, уловив это боковым зрением, Алексей в растерянности остановился. Там поднимали рухнувшего на бегу всем телом корейца – того самого, которого он принял на борт своего корабля, легшего спустя несколько часов на дно. Американец стоял рядом с остальными, разве что не двигался при этом, но на его лице неожиданно ярко сверкнули глаза. Ждет возможности? Не говоря ни слова, Алексей указал на него так же застывшему рядом Мусе, и тот сразу прыгнул вперед, заранее отсекая пленного от пути отхода. Тому наверняка было ясно, что стрелять в него на поражение не станут, а быстрее его сейчас вряд ли мог кто-то бегать. У смелого человека в такой ситуации вполне мог быть шанс.

– Not an earthly, cove[113].. – неожиданно спокойным, сильным голосом произнес татарин по-английски, и Алексей щелкнул в удивлении языком: лицо у него сейчас было, вероятно, глупое, какое бывает у любого мужчины, понявшего, что его обманули. Старший сержант с самого первого момента их знакомства создавал впечатление о себе, как о человеке не слишком образованном, и если умном, то лишь в бытовом смысле этого слова – этаком хватком мужике, действительно похожем на бывалого прораба. Значит, он много умнее, чем кажется даже при близком знакомстве, – как и положено, наверное, притворяться разведчику.

Группа перестроилась, сам Алексей оказался теперь впереди, Муса с незнакомым корейским солдатом бежали в десятке метров за ним, подгоняя перед собой вновь демонстративно «потухшего» пленного, а братья Чапчаковы и остальные считанные пехотинцы и самоходчики, двигались уже дальше за ними, таща на себе старшего капитана. Через несколько минут тот, однако, пришел в сознание и сумел бежать дальше сам.

Это было неожиданно и произвело на Алексея серьезное впечатление – прежде всего потому, что самому ему двигаться становилось все тяжелее. Раны так и не болели (во всяком случае, почти не болели), но переставлять ноги, развивая хотя бы ту скорость, которую принято назвать «трусцой», было все труднее и труднее.