Год, когда я всему говорила ДА - [35]
Харпер по большей части тоже желает поговорить со мной максимум пятнадцать минут, а иногда меньше. Я ВПОЛНЕ способна выкроить ничем не прерываемые пятнадцать минут времени даже из своего самого занятого дня.
Ничем не прерываемые – это, главное, никакого сотового, никакой стирки, никакого ужина, никакого ничего. У вас напряженная жизнь. Вам нужно подать на стол ужин. Вам нужно позаботиться о том, чтобы все выполнили домашние задания. Вам нужно заставить их искупаться. Но вы способны выкроить пятнадцать минут.
В то время как я потрясенно обнаружила, насколько мало времени на самом деле отнимает это обязательство – говорить «да» игре» – и как легко включить его в мою повседневную жизнь, я обнаружила, что проблема не в этом. Труднее всего далось столкновение с собственными качествами. С качествами, которым мне пришлось посмотреть в лицо.
Я выяснила, что старое как мир клише соответствует реальности: люди делают то, что им нравится делать. Я работаю потому, что мне нравится работать. У меня это хорошо получается, это для меня полезно, это моя зона комфорта. Понять, взглянуть в лицо тому факту, что мне комфортнее в студии, чем на качелях, – вот с этим невероятно трудно справиться.
Что это за человек такой, которому комфортнее работать, чем отдыхать? Ну… это я. Так что это «да» заставило меня измениться. Это тяжкое испытание для трудолюбивой круглой отличницы, обсессивной перфекционистки – очертя голову прыгнуть в такой образ жизни, который требует бросить все, чтобы… поиграть.
Как я уже говорила, мои самые ранние воспоминания связаны с играми воображения в кладовке. Став старше, я предпочитала любому другому месту библиотеку, любому другому человеку – книги. Когда меня выгоняли на улицу подышать свежим воздухом и подставить лицо солнцу, я хватала книжку и засовывала ее за пояс джинсов, пряча контрабанду. А потом забиралась на иву на нашем заднем дворе и читала до тех пор, пока мама не позволяла мне вернуться в дом. Играть?.. Я даже не помню, чтобы когда-нибудь по-настоящему играла…
Моя няня, Дженни Маккарти, безмятежно наблюдает, как разворачиваются события. Наблюдает, как я бросаю сумку и усаживаюсь на пол, неловкая и скованная. Вносит предложения:
– Может быть, поиграете с кубиками?
– А что, если вам порисовать?
Дженни Маккарти спокойно направляет меня. Учит меня играть. Учит скованную интровертную трудоголичку понимать, что означает игра для тех, кто не сидит в кладовке, не прячется за библиотечными стеллажами. Она учит меня тянуться к этим маленьким экстравертам, таким отличающимся от меня, и налаживать с ними контакт.
Я чувствую себя инопланетянкой, которая никогда прежде не была на этой планете. Изучающей, каков этот мир. Дженни Маккарти показывает мне, как здесь жить. С помощью этих крохотных кармических существ, посланных вселенной, чтобы помочь откатить валун от входа в мою пещеру и вытолкать меня под это яркое красивое солнышко.
И я благодарна.
Мы бегаем по саду. Туда-сюда, туда-сюда. Мы устраиваем тридцатисекундные танцы в кухне. Мы поем песенки из телепередач. Мы играем с пупсами, куклами-перчатками и игрушечными фермами.
Этот фокус срабатывает на мыльных пузырях.
Я сижу на заднем дворе, выдувая для девочек бесконечные вереницы пузырей. Пузыри наполняют воздух. Я в ударе, стараюсь дуть как можно быстрее, чтобы создать целое море пузырей вокруг их личиков. Они визжат, лопая пузыри, пробуя их на язык и гоняясь за ними. Беккетт подбегает и прижимается ко мне своим потным тельцем. От нее исходит этот специфический мускусный грязноватый детский запах. Для меня он всегда пахнет как…
– Вы пахнете щенками! – сообщаю я им.
И внезапно на мою стену в голове возвращается одна из картин.
Мама на заднем дворе обихаживает свои большие округлые розы. Солнце только что село. И мы с Сэнди носимся по двору, у каждой в руках по стеклянной мейсоновской банке. Пытаемся ловить светляков. Пищим и гоняемся за светляками, ловим их, рассматриваем, и наши лица светятся их светом. Потом, прямо перед тем, как мама объявит, что пора в постель, мы открываем банки и выпускаем светляков в ночной воздух.
– Вы пахнете щенками, – смеется мама, загоняя нас внутрь.
Итак, в мою память внесены исправления. Я когда-то играла. Когда была в их возрасте. Я играла. Я была счастлива. Мне это нравилось. Я пахла щенками. Я была как вечеринка со щенками.
Я играла.
Не понимаю, почему я забыла об этом.
Почему перестала играть.
Я вдруг ловлю себя на том, что задаю себе тот же вопрос, который задают мне дети: «Хочешь поиграть?»
Да. Да, хочу.
Но, для того чтобы это сделать, знаю, я должна осуществить реальные перемены.
Я устанавливаю правило, что не буду работать по субботам и воскресеньям, если нет чрезвычайной ситуации или не идут съемки программы. Я повинна в том, что проработала напролет слишком много выходных, чтобы «опередить график». Никакого «опережения» не существует. По утрам всегда ждет работа.
Я изменила шаблон своей электронной подписи, так что теперь он читается так: «Пожалуйста, имейте в виду: я не занимаюсь рабочими письмами после семи вечера и по выходным. ЕСЛИ Я ДЛЯ ВАС НАЧАЛЬНИК, БУДЬТЕ ЛЮБЕЗНЫ: ПОЛОЖИТЕ ТЕЛЕФОН»
