Год испытаний - [37]

— Я… не пойду, — тихо промолвила я срывающимся от волнения голосом. — Я ни о чем не хочу говорить. Все, что я видела, видели и другие.

Но Алан Хьютон продолжал настаивать на своем. И вот, когда снегопад немного утих, мы отправились в таверну, где должна была решиться судьба моего отца.

Шахтеры уже собрались во дворе, где для этой цели составили рядом два длинных стола. Некоторые расположились на галерее. Сидевшие за столами кутались в плащи, потому что снег все еще падал. Я поискала глазами Афру, но ее нигде не было видно, и я подумала, что она, наверное, побоялась прийти сюда. Алан Хьютон занял свое место в торце длинного стола.

— Джосайя Бонт!

Мой отец, со связанными руками, поднялся со своего места на противоположном конце стола. Два шахтера крепко держали его. Он молчал, и один из шахтеров ударил его сзади по шее.

— Ты должен ответить управляющему: «Присутствую».

— Присутствую, — недовольно пробурчал отец.

— Джосайя Бонт, ты прекрасно знаешь, за какие преступления ты предстаешь сегодня перед нашим судом. Ты не шахтер, и в другое время наш суд не стал бы заниматься такими, как ты. Но кроме нас, больше некому вершить правосудие. Все собравшиеся должны знать, что мы не правомочны выносить приговор за попытку убийства, так что Джосайя Бонт предстает сегодня перед нашим судом по другим обвинениям. Мы требуем, чтобы ты ответил на наши вопросы. Вопрос первый: ты обвиняешься в том, что третьего апреля 1666 года вошел в дом шахтера Кристофера Ануина и украл у него серебряный кувшин. Ты признаешься в этом?

Отец стоял молча, уронив голову на грудь. Стоявший рядом шахтер схватил его за подбородок и прошипел:

— Смотри управляющему в глаза и отвечай «да» или «нет», а не то получишь от меня по первое число.

— Да, — едва слышно произнес отец.

— Вопрос второй: ты обвиняешься в том, что в тот же день ты стащил из того же дома серебряную солонку. Что ты скажешь на это?

— Да.

— Вопрос третий: ты обвиняешься в том, что в тот же день ты стащил у Кристофера Ануина батистовую рубашку. Так это или нет?

Видно было, что даже такому человеку, как мой отец, стало наконец стыдно, его «да» прозвучало совсем неразборчиво.

— Джосайя Бонт, так как ты признался во всех этих преступлениях, наш суд признает тебя виновным. Кто-то хочет выступить в его защиту, прежде чем я оглашу приговор?

Все, включая отца, сразу посмотрели на меня. Его взгляд вначале был суровым и заносчивым. Но я молчала, и, когда до него дошло, что я не встану на его защиту, он понуро опустил голову. Я отвернулась, так как это трудно было вынести. Да, я знала, что мне придется поплатиться за свое молчание. Но я не могла выступить в его защиту — не хотела.

Собравшиеся начали переговариваться, двигать стульями. Алан Хьютон поднял руку, призывая соблюдать тишину:

— Джосайя Бонт, тебе известно, что воровство всегда считалось позорным у шахтеров, которые трудятся вдали от дома и хотят, чтобы заработанное ими добро оставалось в целости и сохранности. Мы присуждаем тебя к старому, испытанному наказанию: тебя отведут сейчас к штольне Ануина и оставят там, пригвоздив руку к заявочному столбу. — Хьютон покачал головой. — Вот ты и доигрался, — сказал он грустно.

Когда отца повели к штольне, уже начало смеркаться. Позже мне рассказали, что отец умолял пощадить его и выл, как попавшийся в капкан зверь, когда острый нож вонзился в его ладонь.

По традиции, сразу же после этого все уходят, оставив провинившегося одного. Предполагается, что кто-то из родных придет и освободит его. Я была уверена, что это сделает Афра.

В ту ночь снег сменился сильным дождем. К утру маленькие речушки переполнились и вышли из берегов. Весь следующий день дождь лил как из ведра, невозможно было даже приоткрыть дверь — потоки воды затопили бы дом. Все сидели, не высовывая носа на улицу.

Думаю, что отец умер, до последней минуты ожидая, что Афра придет ему на помощь, иначе он наверняка попытался бы освободиться сам. Но Афра не пришла. Она не могла этого сделать: трое из четырех ее детей заболели в тот день чумой. Только младшая, трехлетняя Фейт, оставалась здоровой. Афра не захотела оставлять детей одних ради мужчины, который принес в дом заразу.

Ни тогда, ни на следующий день к ней никто не зашел, даже я. И за это я буду потом всю жизнь корить себя. Мы все ее бросили, и она впала в ярость, перешедшую в безумие. И это принесло много горя — и Афре, и всем нам.

К концу второго дня дождь утих, и к утру подул резкий, холодный ветер. О том, что мой отец мертв, я узнала лишь на третий день. В то утро на пороге моего дома появилась Афра со своей дочкой на руках. Ее руки и платье были все в земле.

— Скажи, что он здесь, Анна, — сказала она, и вначале я даже не поняла, о чем она говорит. Недоумение на моем лице было для нее ответом. — Значит, он все еще там, у столба. Черт тебя побери, Анна! Ты оставила его умирать.

Напуганная Фейт зашлась в плаче.

У меня все оборвалось внутри. Я надеялась, что отец освободился сам и спрятался где-то.

Из ее несвязных выкриков я не сразу поняла, что трое ее сыновей мертвы. Она вырыла в то утро одну большую могилу и положила их в ряд. Я представила себе, что она пережила, и подумала, что в таком состоянии ей не стоит идти к отцу. Я сказала, что попрошу Брэнда или еще кого-то из молодых людей сходить к штольне. Но она начала только сильнее кричать: