Год, Год, Год… - [67]

Стефан объяснил ей, для чего она им понадобилась. Лицо Тагуи сделалось серьезным. Она с недовольством посмотрела на большую айву, которую дал ей Стефан.

— Я вам заплачу, тикин Тагуи, — быстро сказал Стефан, — триста рублей достаточно? Десять дней посмотрите за мамой. Триста или сколько сами скажете, очень нас выручите.

Но Тагуи довольно неожиданно повела себя:

— И не стыдно тебе, Стефан? А тебя не было, кто за ней смотрел, две недели Маня с постели не встает. Чтоб я такого больше не слышала! — Она искренне вознегодовала. — Человек болеет, а ты деньги, говоришь. Не знаю, может, среди германцев так принято. У нас, у армян, говорить о таком даже стыдно.

— Ну да, — замялся Стефан, не зная уже, как на другое перевести разговор, — вина выпьете деревенского, Тагуи?

Соседка, приговаривая: «Вай-вай, опьянею», выпила три стакана сладкого вина, перекатывая с одной стороны беззубого рта на другую кусок сыра с хлебом, лаваша деревенского поела. Потом, действительно слегка опьяневшая, села и всякий вздор о том о сем понесла.

…Снующие по переулкам города спекулянты, завидев добродушный, наивный облик Стефана, перемигивались и затаскивали его в подворотни.

— Туфли нужны? Туфли, танкетки!

— Какой хочешь отрез — габардин, трико, бостон, выбирай!

Он и сам не заметил, как к концу дня неожиданно для себя купил огромную безобразную кошку-копилку из мела, выкрашенную для пущей привлекательности в красный цвет. С ненасытными невидящими глазами совы полую внутри кошку-копилку.

Он пришел домой вечером, поставил эту кошку со старой рядом на комод — та уже много лет смотрела с комода, уставившись оцепенело в одну точку, потом вытащил из кармана несколько монеток и, смеясь, затолкал в щель на голове кошки. Мать в углу тихо стонала.

«Ну хватит, — сказал себе Стефан, — позабавились». Он снял пальто, провел рукой по волосам, вытер платком мокрые руки.

Когда Тагуи, оправив со всех сторон постель больной, пожелала спокойной ночи им и ушла, мать сказала:

— Сколько говорит, проклятая, голова от нее распухла.

Утром рано Тагуи была тут как тут. Подмела пол, поставила чайник на керосинку. Во все кастрюльки и горшки на кухне заглянула. Мать следила за пей взглядом. Тагуи говорила, не останавливаясь, как заведенная. Стефан вышел из дома, сказал, что должен по поводу работы…

— Ну, как ты, Маня, лучше? Давай температуру померяем. Ну тогда лекарство выпей. Вот как сын подоспел. Да, Стефан очень хороший сын, я всегда говорила. — Ни на секунду не умолкала, двигалась по комнате и говорила, говорила, а когда все дела были закончены, она придвинула к постели стул и заговорила с новой силой — это уже она по своему разумению развлекала больную. — Ты слышала, — начала опа, — про Гаруна, директора бойни? Помер. Да. От рака или еще от чего, не знаю. От рака, наверное. Бедный человек. Жену, пятерых детей бросил, на молодой женился, двадцатилетней! Директор бойни. Гарун. Новый дом, шесть комнат, кругом ковры. На полу ковер, на этой стене — ковер, на той — ковер, на диване — ковер, где только не понастлали. Дорогие, один дороже другого. И слег. Заболел и слег бедный человек, умирает. Жена, сын, дочь узнали — пришли, а он лежит, потом обливается, богу душу отдает, бедняга. Новая жена, молодая которая, плачет. Сам Гарун, директор бойни, умирает тут же. И вдруг смотрит. Что видит? Видит: сыновья тюфяки с постели стащили, дочки ковры со стен тащат, жена — первая которая — чемоданы проверяет. Только последняя жена, молодая что, стоит возле него и плачет. А он умирает. Сын трясет его за ворот, поднял вот так на постели и трясет. «Где, — говорит, — книжки, сколько в банке спрятал?» А Гарун совсем уже не дышит почти, директор бойни. Сын трясет его: «Где сто тысяч, отвечай…» А новая жена плачет. Он умирает, а старая жена, сын, дочь, другой сын, другая дочь под тюфяками сберкнижку ищут, чуть его с постели не сбросили, Гаруна.

Тагуи перевела дыхание, посмотрела на ходики.

— Который час сейчас, Маня? — спросила.

— Два, — сказала больная.

— Да… Пришли мы, смотрим, уже умер, директор бойни Гарун умер, в гробу, смотрим, лежит. Только молодая жена плакала, а те — нет. Вот. Директор бойни…

Вечером, когда она, заправив со всех сторон одеяло на больной, распрощалась и, пожелав спокойной ночи, ушла, мать позвала сына:

— Стефан…

Сын подошел.

— Стефан, — сказала мать, — в больнице что, сестры какие-нибудь, нянечки, санитарки есть?

— Как это, конечно, есть, не знаешь разве?

— Знаешь что, мне никто не нужен. Если во мне немного здоровья осталось — эта меня доконает, я чувствую.

— Хорошо, мать, как скажешь, так и сделаем.

— А… эту кошку зачем еще купил? Для ее детей?

Устроив мать в больнице, Стефан вспомнил про список, составленный детьми. Рукой Артуша было написано: «Для Артуша мяч, футбольный, или волейбольный, или большой мяч». Маргуша написала: «Мне детский утюг, игрушечный». Цветные карандаши для Цовик. Учебники арифметики, родной речи, географии, истории. Артуш в конце приписал: «Перо «рондо». Стефан купил горсть перьев — всех видов, надеясь, что среди них и «рондо» найдется. Он смотрел на перья у себя на ладони и пытался отгадать, которое же из них названо звучным именем «рондо». Мяч для Артуша нигде не находился, перевелись в городе мячи. Как было ехать в село без мяча?