Год, Год, Год… - [65]

Летом у них отелилась вторая корова.

Приближаясь к дому, Есаян заметил, что в его комнате горит свет. Кто-то забыл выключить. Кто? В окно видна пустая комната. Внутри — никого. Он вошел в сени, толкнул дверь. На столе — знакомая миска. Он огляделся, улыбнулся: «Давно ты сюда не приходила, — сказал он, словно Антик из угла смотрела на него, — а время выбрала, чтобы меня дома не было, чтоб не столкнуться со мной». Он приложил руку к миске — обед был остывший, холодный. «Поздно, — подумал, — завтра поем». Посмотрел на постель — чистое белье на постели было. «Для чего меняла, уезжаю ведь…»

Кто-то поднялся по ступенькам, остановился у двери.

— Стефан? — спросил голос Саака.

— Да?

— Ты почему так задержался, машина давно уже приехала, — сказал, входя, Саак. — Добрый вечер.

Врач сел.

— Плохо чувствую себя. Посидел немножко на камне, хуже стало. Спина беспокоит. Болит. Вот здесь.

— Не мог к дому подвезти, что ли? — пробурчал Саак. — И ты хорош, на холодном камне сидел.

— Если не мог идти дальше, куда же было садиться еще, — рассердился врач, — на землю, может?

Он стал расшнуровывать ботинок.

— Что слышно в больнице? — спросил он и вспомнил, что не имеет больше к больнице отношения. — Ничего не произошло, не случилось?

Саак рассмеялся беззвучно.

— Астхик, жена Сурена, рожала… — Саак помог врачу снять жилет. — Таскаешь вот пиджак, а надевать не надеваешь никогда, Стефан.

— Дальше, рожала… — сказал врач.

— Очень нас всех удивила.

— Кто? Астхик?

— Доктор Нора. Говорит: «На «вы» разговаривайте со мной, всех разгоню, — говорит, — никуда не годитесь…» Ты ложись, носки я с тебя сниму. Да ложись, тебе говорят, что мне, трудно, что ли…

— Погоди, — оттолкнул его руку Стефан, — почему это ты должен с меня носки снимать, что мне — сто лет?…

Два пожилых человека разругались, забыв про то, о чем только что говорили.

— Антик принесла, — сказал Саак, показывая на миску, — разогрею, поешь. И мацун кто-то принес, не знаю кто, не заметил, хороший мацун, прямо без хлеба поешь…

— О твоем деле, Саак, — врач устроил голову на подушке поудобнее, вытянулся, — я сказал Еноку. Обещал все сделать.

— Про телефонный разговор знаю. Только не подробно, как раз привезли Астхик, потом забыл уже подробнее у Норы разузнать… Да, — Саак улыбнулся, — родов испугалась. Нора, говорю, испугалась родов. Неопытная, что делать. Акушерка одна принимала, ничего, все прошло благополучно. Но только…

— Ну?

— Видно, я, Стефан, все-таки подам заявление, уйду. Не пригодный я к делу, что верно, то верно.

— Иди спи, — сказал врач, — и мне дай спать. — «Чувствую, утром не смогу встать». — Саак, — позвал он. Саак остановился у дверей, подождал. Есаян хотел сказать, чтобы он утром, перед тем как уйти в больницу, зашел к нему. Но передумал: — Погаси свет.

— Спокойной ночи, — сказал Саак, осторожно затворяя за собой дверь.

Саак что-то переставил в сенях, перенес там что-то тяжелое с одного места на другое. Потом шаги его стихли.

И в тишине послышалось, как о высокий камень во дворе разбивается вода. Стефан посмотрел на окна, которые напоминали синие холсты с начертанными на них черными крестами — кое-где на синем пробивались мерцающие в небе далекие звезды. «Я болен, — сам себе сказал врач, глубоко вздохнул и почувствовал на губах жар выдыхаемого воздуха, — у меня температура. Утром, наверное, не смогу подняться. Антик приходила. Даже обед принесла. Сколько лет уже не приходила. — Он улыбнулся, посмотрел на звезды, вздохнул. — Если узнает, что я болен, обязательно придет. И что я тебе такого сделал, Антик, что ты так долго не приходила…»

Был конец сорок восьмого года. Пришла телеграмма, что мать болеет. «Приезжай». Телеграмму отправила соседка — мать Розик. Он не поверил, подумал, что нарочно такую дали телеграмму, чтобы в город вызвать. Так уже несколько раз бывало: мать вызывала его под каким-нибудь предлогом. Новый год приближался — конечно, для того и вызывает, подумал. Но поехал. Вина взял, фруктов, патоки тутовой, орехов. Новый год чтобы встречать.

Но мать действительно лежала больная. На лбу мокрая тряпка. Он бросил у двери чемодан, опустил на пол бочонок с вином.

— Мама, что это с тобой случилось? — Сел рядом на постель.

Мать была больна, рядом на стуле стакан с водой стоял, немного еды, лекарства, термометр.

— Ты почему не отвечаешь мне… мама…

Мать открыла глаза. Спала. Увидела сына, улыбнулась. И эта улыбка сказала сыну, что положение ее тяжелое.

— Только что сомкнула глаза. — Стефан не удивился недовольству в ее голосе, больной человек, бог знает сколько ночей не спала, маялась, а теперь еле сомкнула глаза, а поспать не дали. — Телеграмму получил? — спросила мать.

— Я… мама… — И не смог сказать ни слова больше, что-то душило его: «Так вот и может умереть вдруг, и никого рядом не окажется». Он мгновенно забыл про все ссоры и раздоры между ними. Потому что все это пустяки, мелочь по сравнению с тем, что может быть между двумя людьми — матерью и сыном. Существует смерть. Они посмотрели друг на друга — об одном и том же подумали оба, и оба простили друг другу все. Стефан наклонился, положил голову матери на грудь. И не сдерживался больше, заплакал. Мать погладила его по голове.