Год длиною в жизнь - [6]

* * *

Почему-то я очень удивился, обнаружив, что доктор Райс — женщина. Она была худенькой и бледной, но зато глаза у нее были добрые, а голос — мягкий.

— Рак толстой кишки — одна из наиболее часто встречающихся разновидностей, — пояснила она мне и Белле. — Метод лечения, как правило, зависит от местоположения, размера и тяжести распространения рака в момент постановки диагноза. Когда рак толстой кишки обнаруживается на ранней стадии, чрезвычайно эффективным оказывается хирургическое вмешательство. Кроме того, в сочетании с хирургией мы используем химиотерапию или лучевую терапию, чтобы исключить опасность рецидива.

Ерзая от нетерпения, Белла не удержалась и спросила:

— А у Дона… вы согласны применить хирургию, химиотерапию и облучение в его случае?

Доктор заколебалась. Едва заметно, но… Для меня стало ясно как божий день, что она слишком добра и мягка для такой профессии. Не сказав ни слова, она тем самым подтвердила худшие наши опасения.

— Он был диагностирован слишком поздно, мистер и миссис ДиМарко, — пояснила она и перевела взгляд с меня на Беллу и обратно. — Ваш рак неоперабелен, и хотя можно попробовать облучение, диагноз по-прежнему остается неутешительным и терминальным.

— Сколько? — срывающимся голосом пролепетала Белла.

— Двенадцать месяцев… в лучшем случае.

— И что теперь? — спросил я. Вопрос был совершенно идиотским, но я все-таки надеялся получить ответ.

— Ступайте… и по-настоящему проживите то время, которое вам осталось.

Словно кукла-марионетка, у которой разом перерезали все ниточки, Белла обмякла в кресле и разрыдалась.

— Боже мой… Боже мой… — всхлипывала она.

— Мой отец не пожелал сдаваться так легко, — заявил я, предпринимая последнюю попытку и удивляясь собственной настойчивости.

— Это замечательно, но только от вас зависит, как вы проживете отведенное вам время — борясь с ним или получая от него удовольствие, — отозвалась доктор Райс.

Я был уничтожен, но, встретившись с ней взглядом, ощутил, как на меня вдруг снизошло умиротворение, пусть и на краткий миг. Объяснить это было невозможно.

Чтобы прекратить рыдания Беллы, доктор достала стопку рецептурных бланков.

— Я выпишу лекарства, которые помогут вам справиться с болью.

— Спасибо.

Я взял у нее два рецепта и помог жене подняться. Пришло время вернуться домой и взглянуть в лицо молитвам Беллы, которые остались без ответа.

* * *

Дни грозили плавно перейти в недели, а я тоскливо слонялся по дому в каком-то немом отупении, не в силах принять неизбежное. Жизнь вдруг превратилась в густой туман, и я брел сквозь него, не имея маяка, который мог бы указать мне путь. Я стал молиться чаще и намного усерднее:

— Господи, даруй мне душевный покой принять то, что я не в силах изменить, мужество, чтобы изменить то, что я могу, и мудрость, чтобы понять разницу…

Но душевного покоя и мужества не было и близко. Вместо этого, словно принимая участие в эмоциональной велогонке «Тур де Франс», я соревновался с отказом признать очевидное, гневом, отчаянием и переговорами с Господом — снова и снова.

— Поговори со мной! — умоляла жена, готовая на все, чтобы только я включил ее в свою безмолвную скорбь.

Но я оказался слишком большим эгоистом, чтобы позволить ей доступ. По какой-то неведомой причине мне нужно было еще некоторое время побыть наедине со своим горем, прежде чем разделить его — с кем бы то ни было.

Мне не понадобилось много времени, чтобы испытать всю гамму самых темных чувств — гнев, сожаление, страх, — а потом вновь предаваться каждому из них поочередно.

«ПОЧЕМУ ИМЕННО Я? — мысленно исходил я криком. — ПОЧЕМУ?»

Ответа не было. В конце концов я с обжигающей и мучительной горечью осознал, что мне ничуть не легче оттого, что есть люди, которые любят меня и не хотят терять. В определенном смысле, в моей приближающейся смерти не было ровным счетом ничего неестественного. Тем не менее я не был готов смириться с неизбежным, предпочитая — пока, по крайней мере, — запереться в своей скорлупе и кипеть в бессильной ярости.

Белла же, напротив, с облегчением и даже радостью давала выход обуревавшим ее эмоциям. Я даже не подозревал, что моя мягкая и добродушная жена способна на такие вспышки гнева и печали — причем одновременно.

* * *

Отменив очередной визит к зубному врачу — какой в нем смысл, правильно? — я наконец собрал семейный совет, пригласив Райли и Майкла. Пришло время сообщить им ужасные новости. Но я по-прежнему не хотел, чтобы об этом узнал кто-либо посторонний. Понимаете, я всегда полагал, что позитивные мысли и действия приводят к положительному результату, причем верно и обратное. Поскольку в нашей большой семье среди дальних родственников числилось немало кликуш, я был уверен, что если они узнают о моей болезни, то я загнусь через несколько недель. Кроме того, неизбежная суета представлялась мне невыносимой.

Мы сели за кухонный стол, и спустя несколько тоскливых мгновений Белла начала объяснять, что именно сказала нам доктор Райс.

Не успела она договорить до конца, как Райли воскликнула:

— Нет, папочка… НЕТ!

Я искренне рассчитывал, что сумею сохранить самообладание, но когда она закричала вот так… Подняв голову, я обнаружил, что Белла глотает слезы, а Майкл отвернулся, чтобы вытереть глаза. И я ничего не смог с собой поделать, честно вам скажу. Разрыдавшись, я присоединился к семье, и мы заплакали все вместе. Долгие слезы принесли некоторое облегчение, и я, кое-как взяв себя в руки, заявил: