Год 1863. Забытые страницы - [7]

.

Отсутствие твердой и согласованной политики русского правительства в деле управления Западными губерниями, преобладание среди чиновников лиц польского происхождения, покровительство польским магнатам в высших правительственных сферах, недостаточный контроль над деятельностью общественных организаций и школ, находившихся в руках поляков, создали такое положение в крае, что польское влияние здесь стало преобладающим и революционная пропаганда встречала весьма слабое сопротивление, а иногда и никакого[19].

Продолжительное польско-католическое влияние наложило заметный отпечаток на весь облик края. Для российских чиновников, приезжавших сюда в этот период, край представлялся католическим и польским. Официальные докладные записки и мемуары наглядно свидетельствуют, как поражало их на первых порах множество католических часовен, придорожных крестов и статуй, богатство и великолепие костелов и бедность православных церквей, часто ветхих и тесных. Даже более новые из них имели архитектуру униатских церквей, близкую к костелам. Несмотря на то что со времени воссоединения униатов прошло уже несколько десятилетий, православное сельское население не оставило усвоенных униатских привычек. При встречах крестьяне вместо обычного приветствия «здравствуйте» говорили: «Нех бэндзе похвалены Езус Хрыстус», в церквах ложились «кшыжем», ползали на коленях, пели католические «кантычки», после православной обедни шли в костел слушать «казания» (проповедь) ксендза, а в торжественные дни вместе с католиками участвовали в костельных процессиях, носили хоругви, кресты и т. п.[20] Все это, конечно же, содействовало латино-польской пропаганде и нередко завершалось совращением православных в католичество.

Не избежало в определенной степени полонизации и православное духовенство. Знание польского языка здесь было обусловлено жизненной необходимостью, так как на нем говорила большая часть администрации края, только на этом языке можно было объясняться с помещиками. Последние же в то время владели не только почти всей землей, добывающей и обрабатывающей промышленностью, но держали в своих руках и всю власть. При таком положении всякий помещик в приходе представлял силу, часто всемогущую, которую не осмеливалось ослушаться иногда даже епархиальное начальство, а тем более бедный сельский священник, поставленный при своей нищете и жалком обеспечении в материальную зависимость от пана, враждебного ко всему русскому и православному и не допускавшего в разговоре никакого языка, кроме польского. Материальная зависимость от помещика и крестьян унижала общественное положение православного священника и саму веру, которую он исповедовал. Не находя защиты ни в законе, ни у епархиального и гражданского начальства, духовенство было вынуждено ладить с помещиком-католиком, говорить на его языке, унижаться, стоять в передней, а иногда и «падать до ног»[21].

Практически при полном отсутствии в крае православного дворянства, чиновничества, купечества и мещанства представителями православного исповедания являлись лишь крестьяне и духовенство. Сравнение бедного, приниженного православного духовенства с более обеспеченным и уважаемым католическим приходило само собой и не могло не свидетельствовать о внешнем превосходстве последнего. Ближайшим выводом из этого было заключение, что православие — действительно есть «вера хлопская»[22]. Однако при всем этом именно православное духовенство часто оказывалось единственным представителем забитого, угнетенного сельского люда, защитником его человеческих прав и достоинства, единственным поборником за его «хлопскую веру» и «хлопскую народность».

Такая атмосфера царила в Белоруссии и Литве накануне польского восстания 1863–1864 годов. Само восстание, имевшее значение для поляков, помещиков, ксендзов и вообще для коренной Польши, не имело никакого смысла для православного белорусско-литовского населения Западных губерний. Великое заблуждение поляков было в том, что белорусско-литовские земли они считали своей законной вотчиной, а их население — рабской силой, призванной обеспечивать благосостояние своих владетелей. Национальное самосознание народа вообще не принималось в расчет, его просто не существовало для польской знати. Местное население, по ее мнению, могло что-то значить лишь в сени польской культуры. Но в этом коренился залог неуспеха польских начинаний. Оторванные от жизненных реалий, польские политические амбиции и устремления были обречены на полное фиаско, и история это доказала. Но тогда польское восстание обернулось очередной трагедией для жителей нашего края, принеся народу немало горя, слез и страданий. Среди многих невинно убитых повстанцами были и православные церковнослужители. О двоих из них — священнике Данииле Конопасевиче и псаломщике Федоре Юзефовиче, оказавшихся в водовороте тех трагических событий, я и хочу рассказать.

Глава II. Иерей-мученик Даниил

Даниил Конопасевич[23] родился в 1832 году в селе Дороги Бобруйского уезда Минской губернии. Отец его Стефан Гаврилович служил настоятелем местной Рождество-Богородицкой церкви и сам происходил из семьи священника. После окончания в 1821 году «курса философии» в Минской духовной семинарии он несколько лет служил канцелярским служащим в Минской духовной консистории. 22 ноября 1825 года состоялось его посвящение в сан священника с назначением настоятелем в село Дороги