Гностики и фарисеи - [28]

Довольно скоро рассказами Пал Романыча пресытились, да и кости его стали срастаться. И перед Курицыным во всей своей наготе, беспощадной и неотступной, встал вопрос: что теперь делать и чем жить дальше? К тому же вполне реальной оказывалась угроза прохождения обязательной армейской службы, от которой Пал Романыч скрывался то в стенах учебного заведения, то за теми самыми рубежами, охранять которые призывал его долг.

Пал Романыч не стал лукаво мудрствовать. Он объявил родным, что принял решение вернуться к учёбе и предварить все дальнейшие свои шаги на жизненном поприще получением диплома о высшем образовании, чем и вызвал всеобщее восхищение и умиление. Тотчас всё забегало и засуетилось вокруг Пал Романыча, и очень скоро его восстановили на прежнем месте учёбы.

И Пал Романыч снова зажил размеренной жизнью, перестав мечтать о том, чтобы переселиться в чужие земли. И чем дальше, тем реже вспоминает он Мюллеров, Дэна, Лючию и Фиша.

***

Дурацкие выходки Пал Романыча Курицына, все эти бессмысленные и бестолковые похождения не представляли бы ровным счётом никакого интереса, не случись они так своевременно и к месту, и не появись Пал Романыч на мировой арене в нужный час. Сами того не подозревая, подобные ему доморощенные хулители и «клеветники России» поспособствовали, если и не прославлению её, то уж, во всяком случае, опровержению хулы. Совершая своё паломничество, Пал Романыч Курицын сделался невольным, но главным свидетелем защиты в деле, возбуждённом против целого народа, который именно в то время беззастенчиво и не терпя возражений, обвинили в биологической будто бы нерасположенности к свободе и цивилизованности. И вдруг появляются, вылезают из каких-то щелей Пал Романычи Курицыны и разом опрокидывают все расистские теории, демонстрируя исполинскую волю к свободе, недоступную и пониманию ни Мюллеров, ни всех остальных немцев, что «работой дорожат больше жизни и собственных детей».

Пал Романыч Курицын интересен даже не как личность, а как явление. Если бы всё то же самое, что проделал Пал Романыч за границей, он проделывал у себя дома, живя оседло, он был бы ничем иным, как нравственно недоразвитым плутом. Но… Будучи вырванным из своей культурной среды, а точнее, вообразив, что оторвался от сдерживающей традиции, Пал Романыч легко поддаётся на разного рода соблазны. И только. При всех своих личных недостатках и слабостях, Пал Романыч проявляет полное безразличие к благоустройству, за которым, казалось бы, он и пустился в Европу. В самом деле, отправляясь скитаться с мечтой о лучшей жизни, Пал Романыч без слёз и сожаления расстаётся с вожделенными благами, если только эти блага делают поползновения связать его. Он не просто не убивается, теряя приобретённое, он как будто бы изо всех сил стремится оставаться аскетом «с сумой на плечах». Что ж, ему хотелось рискнуть и выиграть у судьбы всё разом. Вот почему он не может усидеть на одном месте, вот почему отказывается сколачивать состояние по пфеннигу и именно поэтому соглашается на дерзкое, хотя и дурацкое, преступление. Его паломничество на Запад – не более чем приключение, освоение новых далей. Лишившись в одночасье всего, он только вздыхает и скребёт в затылке.

Конечно, его пример это не призыв ко всем бросать семьи, бродяжничать, прелюбодействовать, драться и воровать. Но, думается, что внешне разухабистый и беспорядочный человек может носить в своих недрах гораздо больше истинного, нежели благоразумный и законопослушный…

Бредут по дорогам Руси странники, тащатся бродяги, мчатся лихие люди. Отчего не сидится им дома? Не оттого ли, что, предпочитая земному благоустройству хотя бы раз пролететь над лесом, прокатиться по степи, слиться с ветром, неосознанно верят они, что здесь, на земле, «всё неверно, всё неважно, всё недолговечно».

Лугин и бесы

I

Спиритов было пятеро. За медиума выступала хозяйка дома Катерина Николаевна. Был ещё Волков и две какие-то дамы, которых Лугин прежде не видел. Дамы опоздали, и в ожидании Лугин успел выпить две чашки крепкого чёрного кофе. У Катерины Николаевны Лугин бывал впервые.

Аскетическая мебель, бывшая в моде в семидесятые годы, расставлена была вдоль стен. На полках фотографии каких-то индусов в белых одеждах соседствовали с фигурками вислоухих и многоруких божков. Свежие цветы наполняли комнату ароматом.

Катерина Николаевна и Волков принесли из другой комнаты круглый ореховый столик, все расселись, и Катерина Николаевна окурила комнату индийскими благовониями. Потом достала оплывший огарок на яшмовом подсвечнике, чистый лист бумаги и длинный, недавно вновь очинённый простой карандаш. Все молча наблюдали за приготовлениями. Катерина Николаевна зажгла свечу, потушила электрический свет и подсела к гостям.

Лугин оказался между Катериной Николаевной и Волковым.

– Ду-у-ух! – простонала Катерина Николаевна. – Ду-ух!

Лугин вздрогнул.

– А-а-а! – снова простонала Катерина Николаевна, передёрнулась, и Лугин увидел, что она быстро пишет карандашом на листе бумаги.

«Я здесь», – прочёл Лугин, когда она отвела руку.

Все молчали. Лугин украдкой взглянул на Волкова: не смеётся ли тот. Но Волков был мрачен и сосредоточен.