Гностики и фарисеи - [27]

После всех слов, заочно ему посвящённых, Пал Романыч точно окаменел и языком пошевелить не смог.

Объясняться ему всё же пришлось. Правда, не с Дэном, а с охранителями порядка, потому что как только Дэн поднёс к носу запястье с часами и объявил: «Операция «Штурм Зимнего» начинается», – отовсюду посыпались на грабителей карабинеры. Всему квартету связали руки и увезли в участок. Пал Романыч, пока его волокли в машину, кричал по-немецки, что он «хозяйкин любовник», и что «хозяйка сама ключ оставила». Но никто не понимал его. Тогда Тимур научил Пал Романыча крикнуть по-русски. Пал Романыч крикнул, и Тимур перевёл римской полиции значение его слов.

Продержали их в участке до утра, а потом отпустили, потому что доказать, что они приходили грабить было нельзя. Тем более полиция связалась с Лючией, и Лючия подтвердила, что знает Пауло и что действительно оставляла ему ключ.

Кто-то заложил их. И этим «кто-то» могли быть только румыны. Выйдя на свободу, Пал Романыч отправился с ними ругаться. Он на них кричал и называл «дракулами», а румыны сначала слушали, а потом стали его бить и били долго.

Очнулся Пал Романыч на улице, на зелёной лужайке. Всё тело его болело, особенно ноги. Пал Романыч захотел подняться и не смог и пролежал так какое-то время, пока не подошла к нему монахиня и не стала о чём-то спрашивать по-итальянски. Пал Романыч по-итальянски так и не выучился, а потому только стонал в ответ. Тогда монахиня стала его ощупывать и ахать, а потом убежала, но скоро вернулась с другими сёстрами. И все вместе они стали его ощупывать и ахать, а после перенесли к себе в монастырь.

Так Пал Романыч Курицын оказался в женском католическом монастыре. А как он был расслабленный и не мог шевелиться, сёстры его вымыли и пригласили к нему врача. Врач тоже ощупал Пал Романыча и сказал, что у него сломана нога. Тогда несколько сестёр погрузили его в машину и повезли в больницу, где Пал Романыча опять всего ощупали, наложили гипс и вернули монахиням.

В монастыре Пал Романычу выделили хорошенькую комнатку с белоснежными стенами и деревянным Распятием над кроватью. После ночи в участке, драки на «вилле художников», после прозябания на зелёной лужайке, келейка показалась Пал Романычу райской кущей. В дневнике Пал Романыч сравнивает её с материнской утробой.

Остаток дня Пал Романыч нежился в своей чистенькой постельке, пахнущей какими-то цветками, кушал бульон и запивал кофеем.

А на другой день к нему в келью ворвалась Лючия, которая нарочно прервала поездку. «Не говори ничего, – воскликнула она с порога и заломила руки, – я пришла сказать, что не хочу тебя больше видеть!.. Пауло, Пауло! Как ты мог!.. Молчи! Для полиции мало улик, но мне всё ясно! Я знаю, что был ещё один ключ… Свой оставь на память – я поменяла замок!» С этими словами она убежала, и Пал Романыч никогда больше её не видел.

Настроение Пал Романыча, рассчитывавшего и второй день провести в неге, заметно испортилось после посещения Лючии, так что даже бульон с кофеем Пал Романыч кушал без аппетита.

А на третий день произошло событие ещё более неприятное, чем посещение Лючии. После обеда к Пал Романычу пожаловала мать-игуменья и ласково на хорошем немецком языке спросила: «Где вы живёте? Где ваш дом, ваша семья? В Германии? Есть ли у вас обратный билет?» «Нет», – отвечал Пал Романыч. «Есть ли у вас деньги, чтобы купить обратный билет?» «Нет», – соврал Пал Романыч, не желавший ни на билет тратиться, ни домой возвращаться.

Сложно сказать, на что именно он рассчитывал и чего желал в тот роковой миг. Едва ли он мог надеяться на пожизненный уход монахинь. Вероятнее всего, он просто гнал от себя мысль, что его утешительному существованию в обители может наступить конец. Но суровая жизнь всё расставила по своим местам.

«Так где же вы живёте?», – повторила вопрос мать-игуменья. Пал Романыч задумался: возвратиться к Лючии он не мог, возвратиться к румынам он тоже не мог. Но и к Мюллерам, тем более в таком нетоварном виде, возвратиться он никак не мог! Пал Романычу ничего не оставалось делать, как сообщить мать-игуменье: «Я живу в Москве».

На другой же день монахини радостно преподнесли ему билет до Москвы, костыли и телефон. И Пал Романыч Курицын, так долго подвизавшийся в любви к чужбине и ненависти к Отчизне, оказался вдруг вынужденным покинуть благословенную Европу на костылях, завтра же.

Сёстры настояли, чтобы Пал Романыч оповестил родных о прибытии, чтобы ему, как человеку не вполне дееспособному, была уготована встреча. Загнанный в угол, Пал Романыч позвонил родителям и сообщил о внезапном решении их навестить, поскольку в связи с переломом нижних конечностей, он нуждается в отдыхе, уходе и восстановительном курсе.

Первое время Пал Романыч не знал, как вести себя дома и очень боялся насмешек от родных. А как его все наперебой жалели и почему-то восхищались, он быстро сориентировался и решил пользоваться славой героя. Он всем наплёл, что поехал смотреть Рим и там попал под машину. Сначала он рассказывал, как они с Фишем ехали до Рима, потом жаловался на бегство Фиша, упоминал о приятном знакомстве с русской парой и всё это приправлял настоящими впечатлениями от Рима. Об остальных своих похождениях Пал Романыч благоразумно умалчивал. Заканчивал свой рассказ он вымышленным наездом, так что выходило, будто бы Пал Романыч, замечтавшийся после осмотра Колизея, брёл по узенькой римской улочке. Как вдруг из-за угла вынырнул «какой-то Fiat». Пал Романыч хотел отскочить, но поскольку брёл он по мостовой, а тротуары были обтянуты тесьмой припаркованных автомобилей, то деться Пал Романычу было некуда, и он заметался. А заметавшись, упал прямёхонько под колёса Fiat`у. Fiat тут же остановился, из него выпорхнула монахиня, которая подхватила Пал Романыча и повезла его в больницу, а оттуда – в монастырь. Дальше Пал Романыч опять придерживался исторической канвы, умалчивая разве о посещении его Лючией и о нежелании покидать монастырскую гостиницу.