Гномон - [228]

Так, стоп. Черт. Это же сраная Айн Ренд, да?

Ладно, в задницу цитаты. Нужно отсюда выбираться. Обязательно.

Но я отсюда не выберусь.

МАТЬ-МАТЬ! МАТЬ-МАТЬ! МАТЬ-МАТЬ! МАТЬ…

Стой. Стой. Я же дышу.

* * *

Я дышу в абсолютной ночи рыбьего брюха. Но никакого запаха не слышу. Может, вонь такая сильная, что мой нос просто выключился или акула откусила заднюю часть моего мозга, когда глотала.

Я ощупываю затылок, ищу углубление, грубые куски кости. Интересно, будет щекотно, если мне вдруг захочется запустить ногти в…

Нет. Всё на месте.

Если бы у меня был телефон, можно было бы экраном посветить.

Черт, может, тут даже связь есть.

Я кричу, зову Стеллу. Я не знаю ее имени, но мы уже прошли данный этап. Все равно тут вряд ли есть кто-то еще.

Она не отвечает. Я встаю на четвереньки и ползу, ищу ее, ищу хоть что-то. Может, это все-таки ад. Руки скользят по полу, но я не останавливаюсь. Стелла. Стелла. Стелла.

Я ударяюсь головой о ящик. Здоровый, как гроб.

Кажется, я плачу, но тут больше ничего нет. Только я и ящик. Откуда мне знать?

Я чувствую прикосновение губ ко лбу: неожиданное благословение во тьме.

Но это не ее губы.

* * *

Я просыпаюсь в залитом солнечным светом доме убитого Сципиона и сразу слышу запах легионного кофе. Добрый тессерарий Гней трясет меня за плечо, на его лице тревога. Господи боже, он меня все время будит к следующей катастрофе или неприятности. Хоть раз мог бы разбудить более жизнерадостным способом.

– Мудрая, – тихо и напряженно шепчет Гней, – к тебе пришел епископ Августин.

Ой.

Из всех катастроф и неприятностей я, наверное, предпочла бы… не эту.

Ладно, но я не приму его в постели.

В смысле, не буду его принимать в нижнем белье.

Ох, черт. Черт бы это все побрал.

Я хотела сказать, что не буду встречаться со своим бывшим любовником ни в одном контексте, который можно было бы принять за близкий. Я не буду той женщиной, которую он выгнал. Я теперь я, своя собственная и цельная, и я буду собой. Мое имя – Афинаида Карфагенская, когда-то я писала поддельный свиток и любила до беспамятства, но теперь я пророчица и святая вещунья, мать мертвого сына, собеседница ангелов и демонов. Он мне ровня. Это его, разумеется, выбесит, но заинтригует и привлечет внимание, поэтому наш разговор пройдет лучше.

Вот-вот это я имела в виду.

Я встаю, одеваюсь, и мы встречаемся в зале.

* * *

Люди, не видевшие Августина, считают, что он худой и горбоносый. Воображают его кем-то вроде Юлиана Отступника: огромный нос, острые ключицы, запавшие глаза. Если ему даруют бороду, то длинную, густую и узкую, чтобы можно было поглаживать в раздумье. Представляют себе благообразного грифа-теолога, ноздреватого и труповидного, но исполненного внутреннего света. Однако Августин родился в Тагасте, а его мать была из народа разбойников, уважаемых, тех, которые настолько преуспели, что стали правителями. Они охотятся без коней и каждую неделю устраивают рукопашные бои на городской площади, и нет среди них такого, кто не смог бы поднять на плечи мертвую газель и отнести домой. Борода у епископа черная и коротко подстрижена. Наверняка в ней теперь пробилась седина. Но руки по-прежнему те, что поднимали меня и прижимали к бедрам, руки, которые пришлись бы впору морскому разбойнику. Представьте меня – худенькую, очень женственную, и я его осаживаю. Он дважды обращается ко мне по старому имени, и я дважды его поправляю. Он пытается мне сказать, что он – мой отец в Церкви. Я напоминаю ему, что каковы бы ни были наши теперешние отношения, «отец» – неподходящее слово.

Мы говорим на повышенных тонах. Я поднимаю палец к небу, чтобы подчеркнуть свои слова, – и земля вздрагивает, чуть-чуть, будто в ответ.

Так-то.

Потом мы сидим друг напротив друга за столом, с яйцами и сухарями.

– Ты не изменилась, – говорит наконец Августин.

Я фыркаю:

– Я стала старше, мудрее и отрастила толстые щечки. А ты выглядишь как… епископ.

– Да.

– Наверное, это неизбежно.

– Поверить не могу, что ты за это делаешь.

– Что?

– Трансмутацию. Ты разорвешь на части Церковь и всё, что мы знаем.

– Возможно, со временем. Возможно, Церковь неправдива. Несправедлива. Даже грешна.

– Я этого не принимаю.

– Я не просила тебя это принимать.

– Я могу тебя остановить.

– Не думаю.

Долгое молчание. Мы смотрим друг на друга.

Молчание затягивается. Где он этому научился? Мой Августин терпеть не мог пауз в эмоционально насыщенной ситуации. Он бы лез на стену, превентивно оправдывался и отрицал, а потом – к делам насущным: нет времени на человеческие чувства, Бог требует.

С другой стороны, может, эта ситуация для него эмоционально не насыщена. Да что там, для меня, кажется, тоже.

– Прости, – наконец говорит он.

– Что?

– Прости. Меня. За все, что я сделал.

Прямое извинение, бесстрастное. Опасный огонь у меня в животе.

– За то, что соблазнил меня?

Выставив из дома, он представил меня жертвой, словно не я была хищником, а он добычей во время нашей первой встречи. Меня это ужасно взбесило.

Но этот, новый, улучшенный Августин лишь смеется:

– Видит Бог, нет! Я – не самый способный ученик, когда речь заходит о делах сердечных, но все же учусь. Нет. За нашу любовь: за физическое наслаждение друг другом и за наше единение. За нашего сына я не прошу прощения и сожалею, что когда-то просил. Но за его смерть, которую не смог предотвратить, и за то, как я себя тогда повел, как обошелся с тобой, обретя веру, – за это прошу прощения. Я не надеюсь его получить, но искренне желаю обрести со временем.