Гномон - [110]

Пах фыркает.

– Если отнять первую картину от второй, – замечает Нейт, – у вас останется коннектом книги в сознании читателя.

Пахт вздрагивает.

– Насколько это вообще имеет смысл, – говорит она, – да, останется. Как одиночный кадр из фильма. Даже несколько кадров, наверное, из важных, поворотных моментов, которые позволяют мозгу восстановить течение сюжета. И прежде чем вы спросите, да, я полагаю, можно сгенерировать, по меньшей мере, костяк текста по коннектому человека.

– Лекало.

– С помощью которого удастся произвести нарратив, который будет настолько этим человеком, насколько возможно. То есть – в незначительной степени. Да, – в глазах Пахт на миг вспыхивает огонь первопроходца. – Но куда интереснее и куда более опасно и незаконно было бы узнать, возможно ли создать такое лекало для текста, который тронет широкую аудиторию и приведет коннектомы читателей ближе к желаемой форме. Не загрузить человека в книгу, но повторить его в умах тех, кто прочтет текст.

– Это манипуляция выбором.

Использование больших данных и тонких нюансов, чтобы влиять на политические решения: попытка влиять на политический процесс с помощью осознанных манипуляций с когнитивными ограничениями человеческого разума. На этом построены почти все меню в ресторанах, и, даже зная, как они устроены, посетители все равно подпадают под влияние: стейк или лобстер всегда невообразимо дороги. Когда вы от них отказались, менее дорогое рагу кажется отличным выбором, и якобы сэкономленные деньги вы просаживаете на напитки. Та же история с платными подписками и акциями два в одном. Но в политическом смысле Система оставляет за собой право карать за такие выходки, рассматривая их как нечто среднее между мошенничеством и государственной изменой.

– Это передовая нейролингвистическая бихевиористская психотопология, – отрезает Пахт. – Я вас не назову фараоном, а вы меня не зовите манипулятором. Да. Восхитительная идея, – в частности, восхитительная своей невозможностью.

Мысль о том, что книга-призрак может завладеть ее рассудком, кажется Нейт не восхитительной, а ужасной.

– Невозможностью?

– Для всего, кроме самых широких утверждений: любите добро, ненавидьте зло. У всех изначально похожие кучи мусора, из которых нужно построить город, но люди подходят к этому делу очень по-разному. Я полагаю, что так можно было бы повлиять на одного человека, но не на массы. Да и влияние быстро рассеялось бы. Гипотеза о камне в дерьмовом пруду на самом деле правильная. Наши умы – не мраморные статуи, а походные костры, на которых в костяных горшках кипит пинта-другая жидкой грязи. В общем… как бы это ни было любопытно, вряд ли вы пришли сюда с этим вопросом.

Нейт согласно кивает головой. Да.

– У меня вагон знаков. Мне нужно понять, что они значат.

– Вы ошиблись дверью.

Инспектор ждет.

– Скучная вы, – фыркает Пахт. – Я-то думала, вы сейчас взбеситесь.

– Нет.

– Понятно. Попробую иначе. Я могу рассказать вам вероятное значение, но, если знаки не очевидные, это будут догадки. На такую интерпретацию и жизни не всегда хватает. Скорее целое поколение должно потратить свои жизни. Я полагаю, ваши знаки неким образом связаны?

– Это мне и нужно узнать.

– Я имела в виду – связаны через автора или контекст.

– Да. Они все из материалов одного дознания.

Пахт поднимает взгляд:

– Ага. И под «дознанием» в данном случае мы подразумеваем непосредственное нейровмешательство. С пылу с жару из мозжечка. Это моя давняя охотничья территория, как вам наверняка известно.

– Да.

– Ладно, выкатывайте жмурика.

Инспектор улыбается:

– Вы читаете дешевые романы.

Чейз Пахт приосанивается:

– Детективы! Разумеется, читаю. Это моя работа.

– И вам они нравятся.

– Мой личный эмоциональный отклик значения не имеет.

– Но ведь нравятся, – Нейт почему-то раздражена, то ли самим фактом пристрастия, то ли уклончивым ответом.

Пахт поднимает руки – туше!

– Не просто нравятся, я их обожаю. Обожаю за дешевый треш, роковых женщин и бесстыдно живой секс. Обожаю за насилие, моральную низость, абсолютное деление на добро и зло во Вселенной, которая якобы выстроена на полутонах серого. Обожаю за ясность знаковой системы и богатый набор архетипов и маркеров. Дешевые детективы были вектором для Эко, плащом для Чандлера, мягкой подушкой для Вирджинии Вулф, распашонкой для «Неуютной фермы» Стеллы Гиббонс, феей-крестной для Дорис Лессинг и Уильяма Гибсона. Масскульт – ключ к дверям не только Фрейда и Юнга, но даже Барта, который все украл у Итало Кальвино, но по этой дорожке давайте не пойдем, а то до ночи не вернемся обратно. Да, инспектор, надевайте наручники – я задрот! Говорите, и я стану вам оракулом.

И со все нарастающей уверенностью, прерываясь лишь на краткие иллюстрации, показанные на экране терминала Пахт, Мьеликки Нейт говорит.

* * *

– Отличненько, – говорит Пахт, выслушав всё. – Allons-y.

Она закрывает глаза и отрывает ручку от желтого блокнота, в котором делала заметки по ходу рассказа.

– Мне не нужно говорить, что тут все очень непросто, да?

– Не нужно.

– Хорошо.

Пахт встает и идет к книжному шкафу – инспектор уже готова рассматривать этот предмет мебели в качестве символа академического авторитета и, как следствие, инструмент психологического запугивания самых лихих студентов Пахт – и снимает с полки тонкий том без суперобложки. Шаги у нее тяжелые, но бесшумные.