Гномики в табачном дыму - [25]

Он влез в мою палатку:

— Проснулся? А я всю ночь не мог уснуть, все думаю о нашем решении.

— А я бы спал и спал!

— Как себя чувствуешь?

— Спасибо, ничего.

— Как себя чувствуешь, спрашиваю? — Пельменев пристально поглядел мне в глаза.

— А как я должен себя чувствовать?

— Ладно, не поднимай тяжести. Не надрывайся.

— Почему? Что я не такой, как все?!

— Не знаю, говоришь — радикулит у тебя… — Он отвел глаза и выбрался из палатки.

И взгляд и тон его ясно говорили — из столицы поспешили с вестью о приступе, который случился там со мной. Неужели всем здесь известно? Знают и делают вид, будто не знают?! Стараются не выдать себя? Плохи, значит, мои дела… Радикулит! Знаю, мой Миша, что ты подразумеваешь, отлично понимаю, да не время предаваться черным мыслям. Впереди действительно решающие дни.

Ровно через полчаса со сборами было покончено. Два тяжело нагруженных грузовика прицепили к двум вездеходам — по таежному бездорожью грузовой машине не проехать.

Все заняли свои места — жены Александрова и Пельменева на сиденьях рядом с водителями вездеходов, а в кабинах грузовиков — наша стряпуха тетя Марфа и самая старшая из женщин. Молодежь расположилась в кузовах. Александров и Пельменев, вооружившись двустволками, восседали на кабинах вездеходов, и горе той птице или косуле, которая окажется на расстоянии выстрела. Оба пулю в пулю всаживают, мне нипочем не научиться так стрелять.

Александров напоследок оглянул наше «городище» и дал команду выезжать. Вездеходы загромыхали, лагерь на колесах тронулся в путь.

День ушел на переезд. В тайге вездеходу большой скорости не развить, а нам еще реки приходилось одолевать. Когда мы выгрузились, уже темнело, и хотя были измотаны дорогой, все же разбили «палаточный город», пока женщины стряпали; а после ужина даже у костра посидели, как обычно.

Признаться, час у костра — самый желанный для меня. Приплясывают языки огня, потрескивают дрова, и чувствуешь себя уютно, будто дома. Завязывается разговор — бывает, серьезный, вспыхнет вдруг дискуссия по вопросам геологии; бывает, пустячный — о том о сем, что-то вспоминают, что-то сочиняют, сидим в телогрейках и слушаем друг друга, развлекаем. Иногда поем — грустные и веселые песни, только песни о геологах у нас не в чести — не берут они за душу… Судя по тем, что мы знали, авторам их понаслышке известна жизнь геологов.

Следующий день Александров объявил днем отдыха и освоения местности. Пельменев не вытерпел — отправился к месту «секретной» буровой. Бурав уже достиг рудовмещающей зоны, и он со всеми своими пожитками переселился туда, «разведясь» с женой. В отличие от меня с Александровым, Пельменев больше уповает на шурфы и буровые скважины, а не на редкие в тайге естественные обнажения.

Александров наметил все маршруты и распределил их. Самый сложный участок выделил мне — с моего согласия, разумеется. Со мной отправлялись техник и рабочий.

— Здесь сам черт ногу сломит, — заметил он, — но я надеюсь на тебя.

— Судя по карте, кое-где придется «раздваиваться», дай еще одного человека, — попросил я. — Местность сложная, а времени мало…

— Это-то верно, но и людей мало. Кого же тебе дать? Может, попросим Людмилу Пельменеву? Раз Миша «бросил» ее, пусть идет в маршрут с тобой.

Людмила, с ее опытом, — лучший вариант.

Начались напряженные будни.

Александров поднимал нас ни свет ни заря. Кого не будили его крики, тех он прямо в спальных мешках выволакивал наружу. Нелегко с ним. Сам спит мало, а в маршрут пойдет, передохнуть забудет, может целый день не есть, не пить. Словом, работает как одержимый и от всей партии требует того же. И резок не в меру, даже груб бывает наш «петербуржец»; орет, будто понятия не имеет о тонах и полутонах, хотя музыкальную школу окончил, да с отличием! Вполсилы работать не позволяет, а уж за ущерб делу голову готов снести. И хоть все понимают — прав он по сути, часто возникают острые ситуации, а разрядить накаленную атмосферу удается лишь Мише Пельменеву. И Пельменев требовательный, по головке гладить не любит, но он спокойного нрава, а главное, умеет осадить Александрова. Вместе они хорошо «правят» нашей партией, а в ней, как и в любой другой, люди разного склада, разных взглядов…

Однажды вечером у нашего костра прямо из темноты возник старик. Откуда он взялся в этой глуши, было непонятно. Поздоровался и объяснил, видя наше удивление:

— У меня хижина поблизости — километрах в двадцати. Лошадей одной геологической партии пасу. Михаилом Трофимовичем звать, а вообще-то все называют Японским богом; с молодых лет привычка говорить «японский бог»… Понимаете, жеребеночек у меня сорвался с привязи, махнул через ограду. Я за ним, погляжу, думаю, куда его несет японский бог! А он к вам примчался.

Поодаль в самом деле стоял белый жеребенок. Мы окружили его, он не шарахался, не дичился, словно давно привык к нам.

— Сделайте милость, дайте почитать свежие газеты и журналы. Прочту, верну.

— Свежих, увы, не имеется, — сказал Александров.

— Ничего, какие есть, за свежие сойдут. Геологи два месяца назад наведывались — на вертолете продукты доставили, газеты, журналы, обещали скоро опять проведать. Как я понимаю, в этих местах собираются работать, и лошади потому им нужны.