Гнилое яблоко - [4]

И эти мысли заставили меня подчиниться совету Миико и закусить язык.

Когда вдалеке показалась высвеченная рыжим фонарем стена забегаловки для дальнобойщиков, мы были мокрые, как канализационные крысы, и злее любой крысы в тысячу раз. Времени было чуть больше пяти утра, едва начинало светать, но подобные заведения открываются очень рано – к счастью для нас, продрогших до костей.

Мы вошли. За белым прилавком, чья поверхность пожелтела от времени и сотни пролитых на нее чашек кофе, никого не было.

– Эй, – крикнул Отум, – выйдет кто?

Мы стояли и ждали. Наконец послышался шум за перегородкой, отделяющей служебные помещения от прилавка. Появился толстяк в белой мятой майке и синих трусах. Вид у него был заспанный, на рыхлой щеке отпечатались складки подушки.

– Чего орете? – осведомился он.

Отум взял с прилавка меню и полистал его с безразличным видом.

– Щас вот, – сказал толстяк. – Вот всех подыму ради тройки таких сопляков.

Отум отреагировал невозмутимо. Он вышел на улицу и посмотрел на вывеску.

– На вывеске написано, что вы открыты с пяти утра, – вернувшись, сообщил он. – На часах, висящих на стене позади вас, 5:15. Сопоставьте данные.

– Щас, – повторил толстяк. – Был бы кто позначительнее, мы бы открылись в пять утра. Но для вас выбор только между ждать и валить отсюда. Денег у вас все равно десять ровенов на троих.

– Сколько ждать? – уточнил Отум неожиданно спокойно.

– До семи.

– До шести, – гипервежливым тоном поправил Отум.

– Слушай меня… – начал толстяк, наваливаясь на прилавок.

– До шести, – повторил Отум с внятной угрозой, и я услышал в его голосе хорошо знакомое «здесь все мое, а ваше – только обязанность мне подчиняться».

Толстяк запыхтел. У него тоже были представления о гордости. Он хотел что-то возразить, но передумал, глянув в непроницаемое лицо Отума. Только сказал:

– Ладно, – и удалился, тяжело ступая.

Мы увидели, что его растянутые трусы порваны на заднице, и ткань свисает клинышком.

– Жирный мешок с дерьмом, – не приглушая голоса, прокомментировал Отум.

– Мягче. Он может позвонить в полицию, – чуть слышно напомнил Миико, коснувшись лица Отума робким взглядом.

– Я и так был мягок, как крем. Бросай трястись. Он не позвонит. Хочешь, пошли. Там дождь как раз зарядил по полной. И кто-то ныл, что устал. Не я.

Миико бессильно кивнул. Я со злостью посмотрел на Отума. Он потянулся через прилавок и включил маленькое красное радио возле кассового аппарата. Оно заорало вовсю, вдарив по нашим барабанным перепонкам, и Отум быстро подкрутил регулятор громкости.

– Чего застыли? – спросил Отум, выдвигая пластиковый стул возле одного из столиков и плюхаясь на него. Свой мокрый рюкзак он бросил перед собой на стол.

Я занял место напротив Отума. Затем сел и Миико, придвинув стул ближе ко мне, что я отметил с затаенным ликованием. Было так приятно вытянуть усталые ноги и наконец немного согреться. Миико вздохнул, закрывая глаза, и почти сразу я почувствовал взгляд Отума на своем лице – неприятное ощущение, словно что-то скользкое поползло по щеке. Я поднял голову и враждебно (менее враждебно, чем мне бы хотелось) уставился на него. Отум усмехнулся, и я почувствовал себя неудачником. Это была игра на выносливость, но я не успел разобраться в ее правилах и проиграл.

Я отвернулся и посмотрел на серые плитки пола. Скомканная салфетка, застрявшая под ножкой соседнего столика, такая же ядовито-розовая, как и ее одинокая подружка в салфетнице на нашем столе (странный выбор цвета для подобной забегаловки). Чуть дальше расплющенный комок жвачки. Больше ничего. Снова я остро ощущал взгляд Отума, но, стоило мне посмотреть на него, он притворялся, что не помнит о моем существовании.

Несмотря на бессонную ночь, сонным Отум не выглядел. Он сосредоточенно слушал радио (что надеется услышать?), постукивая по столику кончиками ногтей. Длинные, его ногти были остро заточены, как и клыки. Массивный серебряный перстень на указательном пальце привлекал внимание. Серебро потемневшее, что придавало перстню древний вид… То, что я принял сначала за абстрактный узор из изгибающихся линий, оказалось головой лисы.

По радио кто-то хриплым голосом начал рассказывать об аварии на 128-м шоссе. Я вслушался. Тупой водила уснул за рулем и врезался в основание моста. Какой-то дальнобойщик из ранних пташек вызвал скорую, но ко времени ее приезда человек был уже мертв.

– Интересно, куда он так торопился, что ехал всю ночь, – пробормотал я, но меня никто не слушал. Миико, натянувший кепку на лоб, казался погруженным в сонный ступор; Отум все так же топтался пальцами по столешнице, судя по остекленевшему взгляду, закопавшись в ворох своих сомнительных мыслей. Ритмичный звук, с которым ногти ударяли по покрытому клеенкой пластику, бил меня по нервам.

Местные новости закончились, и зазвучала унылая песня, слушать которую с недосыпа было особенно муторно.

Отум волновался. Он не показывал этого, но на дне его зрачков искорками вспыхивало беспокойство. Некоторое время он сидел, будто выжидая чего-то, затем встал. Он прошелся по кафешке, явно что-то высматривая. Затем вышел на улицу.

– Что ты там делал? – спросил я, когда минуты три спустя он вернулся.