Гнезда русской культуры (кружок и семья) - [56]
Успокоения Белинский искал в общении с сестрами Мишеля, в созерцании их добрых «ангельских» лиц, но иногда в их присутствии он еще острее ощущал свое несовершенство, свое «падение». Случалось часто, что он не мог найти себе места – то спускался из своей комнатки на первый этаж, в гостиную, то в отчаянии убегал наверх.
Мишель усиливал мучения друга своими колкими насмешками, прозрачными намеками. Он, например, любил читать со своими сестрами по-немецки, с «армейскою неделикатностью» подтрунивал над не знающим языка Белинским. Говоря об «армейской неделикатности», Белинский намекал на военное прошлое Бакунина. Действительно, Мишель «колол» и «рубил» со всею силою, не очень заботясь о состоянии души своего друга.
Кровь приливала к лицу Белинского (у него было свойство краснеть): в конце концов, Бакунин еще ничего не сделал, не опубликовал ни одного произведения, а его, Белинского, имя знает вся читающая Россия… Но потом гнев вновь сменялся тоской и неуверенностью в себе.
Позднее Бакунин объяснял свое поведение, свои насмешки над Белинским тем, что он ревновал его к Татьяне. Ему казалось, что Таня, восторженно отзывавшаяся о статье Белинского, неравнодушна и к ее автору; но это было не так. Что же касается Александры, к которой Белинский проявлял все больший интерес, то за нее Мишель, видимо, был спокоен.
Ко всему еще прибавилась размолвка с Бакуниным-старшим. Однажды за столом, в присутствии старика, Белинский сказал, что одобряет вождя якобинцев Робеспьера. Александр Михайлович побледнел…
Фраза была не случайная, так как убеждения Белинского этой поры принимали подчас революционную окраску; «фихтеанизм» понимал он как «робеспьеризм», по его более позднему выражению. Но у Бакунина была своя позиция: человек гуманный и широкий, он оставался на уровне просветительских взглядов. К тому же обличать в отсутствии радикализма хозяина дома было и не совсем тактично. И Белинский, вероятно, и не произнес бы своей злополучной фразы, из-за которой он потом так много пережил, если бы не состояние нервического беспокойства и напряжения, в котором находился.
Такое состояние Белинского не осталось не замеченным Станкевичем, который говорил: «Я не одобряю слишком полемического тона у Белинского, но это душа добрая, энергическая, ум светлый». Одновременно он советовал Белинскому: «Будь посмирнее». И еще: «изучай языки»…
Белинский позднее говорил, что его жизнь в Прямухине слагалась из противоположных начал, что он находился в «состоянии борьбы и гармонии, отчаяния и блаженства».
В ноябре четырехмесячная прямухинская жизнь подошла к концу. Белинский возвратился в Москву.
В Москве критика ждала неприятность, о которой, впрочем, его успел предупредить Станкевич. В квартире Белинского произвели обыск, а его самого чуть ли не с дороги доставили к обер-полицмейстеру «для отобрания бумаг».
Меры эти были связаны с той карой, которая обрушилась в отсутствие Белинского на «Телескоп». За напечатание «Философического письма» П. Я. Чаадаева, исключительно резкого обличительного документа против российского уклада жизни, журнал запретили, а его издатель Надеждин был подвергнут допросу и ждал кары.
«Вы, почтеннейший, – написал Надеждин Белинскому в Прямухино, – удалясь в царство идей, совсем забыли об условиях действительности… Время теперь самое неблагоприятное».
Но, испытав удары, напомнившие Белинскому об «условиях действительности», лишившись журнальной трибуны, а вместе с нею более или менее постоянного заработка, терзаемый мыслью о долгах, о судьбе младшего брата Никанора и племянника, о которых ему теперь приходилось заботиться (отец Белинского умер год назад), изнуряемый усталостью и болезнью – даже в этих условиях он не оставил «царство идей», не бросил своих занятий. Наоборот.
В декабре 1836 года Бакунин сообщал сестрам в Прямухино из Москвы: «Мы встречаемся с ним (с Белинским) почти ежедневно, а также с Ефремовым. Посещение Прямухина было благодетельным для них обоих, оно придало им силы и веры в жизнь… Оба они работают и пойдут вперед».
Размолвка и трения прямухинской жизни не разрушили дружбы, не остановили стремления совместно искать истину. Это стремление даже усилилось, поднялось на более высокую ступень. В 1837 году члены кружка начали новый курс своих философских занятий, связанный с именем Гегеля.
Гегель увенчал развитие немецкой классической философии, обогатив человеческую мысль важными приобретениями. Главное из них – последовательное и глубокое развитие диалектического метода, применение его буквально ко всем сферам бытия.
Заслуга Станкевича и его друзей в том, что они первые в России осознали роль Гегеля как завершителя немецкой классической философии, первые оценили значение его диалектики и, восприняв его идеи, стали развивать их глубоко и оригинально.
В мае 1837 года Белинский с Ефремовым отправились в новое путешествие на юг. Побывали в Туле, Воронеже, на Кавказе.
А в Москве в это время Станкевич уже принимался за изучение Гегеля. Только от Гегеля, говорил Станкевич друзьям, ждет он разрешения мучивших его вопросов.
Свой интерес к Гегелю Станкевич передал Бакунину. Мишеля не надо было долго убеждать; с воодушевлением и жаром предавался он новым идеям. В мае он сообщает сестрам в Прямухино: «Гегель дает мне совершенно новую жизнь. Я целиком поглощен им».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Диалог с Чацким» — так назван один из очерков в сборнике. Здесь точно найден лейтмотив всей книги. Грани темы разнообразны. Иногда интереснее самый ранний этап — в многолетнем и непростом диалоге с читающей Россией создавались и «Мертвые души», и «Былое и думы». А отголоски образа «Бедной Лизы» прослежены почти через два века, во всех Лизаветах русской, а отчасти и советской литературы. Звучит многоголосый хор откликов на «Кому на Руси жить хорошо». Неисчислимы и противоречивы отражения «Пиковой дамы» в русской культуре.
В книгу включены материалы, дающие целостное представление о развитии литературы и филологической мысли в XX в. в России, странах Европы, Северной и Латинской Америки, Австралии, Азии, Африки. Авторы уделяют внимание максимально широкому кругу направлений развития литературы этого времени, привлекая материалы, не включавшиеся ранее в книги и учебники по мировой художественной культуре.Для учителей мировой художественной культуры, литературы, старшеклассников, студентов гуманитарных факультетов средних специальных и высших учебных заведений, а также для широкого круга читателей, интересующихся историей культуры.Рукопись одобрена на заседании Ученого совета Института художественного образования Российской академии образования 12 декабря 2006 г., протокол № 9.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Рецензия – первый и единственный отклик Белинского на творчество Г.-Х. Андерсена. Роман «Импровизатор» (1835) был первым произведением Андерсена, переведенным на русский язык. Перевод был осуществлен по инициативе Я. К. Грота его сестрой Р. К. Грот и первоначально публиковался в журнале «Современник» за 1844 г. Как видно из рецензии, Андерсен-сказочник Белинскому еще не был известен; расцвет этого жанра в творчестве писателя падает на конец 1830 – начало 1840-х гг. Что касается романа «Импровизатор», то он не выходил за рамки традиционно-романтического произведения с довольно бесцветным героем в центре, с характерными натяжками в ведении сюжета.
«Кальян» есть вторая книжка стихотворений г. Полежаева, много уступающая в достоинстве первой. Но и в «Кальяне» еще блестят местами искорки прекрасного таланта г. Полежаева, не говоря уже о том, что он еще не разучился владеть стихом…».
«…Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени «Эврипидина», потому что, несмотря на всё разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики…».
Рецензия входит в ряд полемических выступлений Белинского в борьбе вокруг литературного наследия Лермонтова. Основным объектом критики являются здесь отзывы о Лермонтове О. И. Сенковского, который в «Библиотеке для чтения» неоднократно пытался принизить значение творчества Лермонтова и дискредитировать суждения о нем «Отечественных записок». Продолжением этой борьбы в статье «Русская литература в 1844 году» явилось высмеивание нового отзыва Сенковского, рецензии его на ч. IV «Стихотворений М. Лермонтова».
«О «Сельском чтении» нечего больше сказать, как только, что его первая книжка выходит уже четвертым изданием и что до сих пор напечатано семнадцать тысяч. Это теперь классическая книга для чтения простолюдинам. Странно только, что по примеру ее вышло много книг в этом роде, и не было ни одной, которая бы не была положительно дурна и нелепа…».
«Имя Борнса досел? было неизв?стно въ нашей Литтератур?. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ зам?чательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мн?ніе о семъ новомъ перевод? нашего П?вца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ т?хъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ…».