Гнезда русской культуры (кружок и семья) - [47]
Ну а если бы была «надежда»? Похоже, что Станкевич ждет каких-то гарантий, внешних подтверждений, чтобы дать волю своим чувствам…
В это время, спеша другу на помощь, Красов решает через Бееровых, у которых останавливались Бакунины, узнать все подробности, выяснить, какое впечатление произвел Станкевич на Любашу. Сведения, которыми Красов незамедлительно поделился со Станкевичем, оказались ободряющими. «Но, друг мой, – писал Станкевич Неверову, – если бы это была правда, если б это было возможно – новая жизнь началась бы для меня. О, как сознал я провидение в ту минуту, когда мне сказали это!»
Тем временем все происходящее открыло глаза Наташе Беер, которая поняла, что ее мысль не такая уж безобидная и что Станкевич действительно может полюбить Бакунину. Одно дело – сладко лелеять в мечтах идею жертвенности; другое – видеть перед глазами счастливую соперницу…
«С Наташей сделалась страшная перемена, – пишет Станкевич Неверову 27 марта 1835 года, – когда она узнала… что Любовь может быть любима мною… Она сама не знала до сих пор цены той жертвы, которую думала принести».
Нервная и раздражительная Наташа впала в болезненное состояние. Начались взаимные объяснения, беспокойство родных.
По обыкновению, Станкевич во всем винит себя («всему причиною моя ветреность, мой эгоизм, моя неделикатность»), отзывается о Наташе как о примере благородства («это – святая девушка!»), предвидит наказание, которое уготовано ему судьбой («Боже! может быть, страшное угрызение готовится мне на всю жизнь…»).
Но и отдаваясь грустным и смутным мыслям, Станкевич не может отделаться от того светлого впечатления, которое произвела на него Люба Бакунина. Не может не решать заново – и в который уж раз – тревожащего вопроса: правда ли все это, есть ли у него «надежда», нравится ли он Любаше?
Тем временем в Прямухине (Премухине), имении Бакуниных, побывал Ефремов. В октябре 1835 года он собирается ехать туда вторично и приглашает с собой Станкевича. Можно понять настроение Станкевича! Скорее туда, где Любаша; только бы увидеть ее, во всем окончательно убедиться…
В конце октября Станкевич уже возвращается в Москву. Настроение его тяжелое. «Да, мой ангел! – пишет он Неверову. – Я похоронил свою последнюю надежду в жизни и с этих пор принадлежу долгу, дружбе – нет для меня других чувств!» Причина одна: Станкевич решил, что Любаша его не любит.
Но это было не совсем так. Любовь Бакунина обрадовалась приезду Станкевича. Больше того: из ее письма Наташе Беер мы узнаем, что Станкевич произвел на нее очень сильное впечатление, что она едва справилась со своим чувством. Но внешне она сумела остаться безучастной, спокойной и даже холодной, успешно скрыв все то, что происходило в ее душе. Что руководило ее поведением, сказать трудно. Может быть, это была своеобразная защитная реакция? Может быть, она тоже ждала достаточных гарантий своему чувству?..
Об отношениях Станкевича и Любы – трудных и мучительных – нам еще придется говорить. Пока же прибавим еще несколько слов к рассказу о Наташе Беер.
К счастью, Наташа не заболела, не сошла с ума, не умерла от переживаний, хотя она чуть было не дала повод еще для одного драматического события.
Когда Владимир Константинович Ржевский, дальний родственник Бееровых, позволил себе бестактные замечания насчет отношений Станкевича к Наташе и Любе Бакуниной, Михаил Бакунин в феврале 1836 года вызвал его на дуэль. Дуэль не состоялась, противники примирились.
Впоследствии Наташа Беер вышла замуж за Ржевского, который сделал хорошую карьеру: служил чиновником при попечителе Московского учебного округа, был директором университетского пансиона и сенатором.
Супруги дожили до глубокой старости: Ржевский умер в возрасте семидесяти четырех лет, а Наталья Андреевна – семидесяти девяти лет. Она пережила Николая Станкевича почти на четыре десятилетия.
Глава восьмая
Новые лица
Между тем в кружок Станкевича вошли новые лица. Одного из них – Михаила Бакунина, брата Любаши, – мы уже не раз упоминали. Познакомимся теперь с ним поближе.
Примерно в то же время, на которое падает известный уже нам московский вояж Бакунина-старшего со своими двумя дочерьми, немного раньше или немного позже, в Москве появился юноша, который сразу же привлек к себе внимание. Его высокий рост, атлетическая фигура, большие руки, которыми он имел обыкновение жестикулировать при споре, как бы загребая воздух, звучный голос, крупная голова с мощной, поистине львиной гривой – все оставляло ощущение силы и энергии.
Знавший Михаила Бакунина писатель Лажечников острил в письме к Надеждину: «Поклон высокому Бакунину, от головы и сердца которого ожидают тоже высокого».
Привлекательность Михаила в глазах Станкевича и его друзей возрастала еще от того, что он был братом очаровательных сестер Бакуниных – Любаши, Татьяны и еще двух других, пока еще мало им известных: Варвары и Александры. Белинский писал позднее Бакунину: «Имя твоих сестер глухо и таинственно носилось в нашем кружке как осуществление таинства жизни, – и я, увидев тебя первый раз, с трепетом и смущением пожал тебе руку, как их брату».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Диалог с Чацким» — так назван один из очерков в сборнике. Здесь точно найден лейтмотив всей книги. Грани темы разнообразны. Иногда интереснее самый ранний этап — в многолетнем и непростом диалоге с читающей Россией создавались и «Мертвые души», и «Былое и думы». А отголоски образа «Бедной Лизы» прослежены почти через два века, во всех Лизаветах русской, а отчасти и советской литературы. Звучит многоголосый хор откликов на «Кому на Руси жить хорошо». Неисчислимы и противоречивы отражения «Пиковой дамы» в русской культуре.
В книгу включены материалы, дающие целостное представление о развитии литературы и филологической мысли в XX в. в России, странах Европы, Северной и Латинской Америки, Австралии, Азии, Африки. Авторы уделяют внимание максимально широкому кругу направлений развития литературы этого времени, привлекая материалы, не включавшиеся ранее в книги и учебники по мировой художественной культуре.Для учителей мировой художественной культуры, литературы, старшеклассников, студентов гуманитарных факультетов средних специальных и высших учебных заведений, а также для широкого круга читателей, интересующихся историей культуры.Рукопись одобрена на заседании Ученого совета Института художественного образования Российской академии образования 12 декабря 2006 г., протокол № 9.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Кальян» есть вторая книжка стихотворений г. Полежаева, много уступающая в достоинстве первой. Но и в «Кальяне» еще блестят местами искорки прекрасного таланта г. Полежаева, не говоря уже о том, что он еще не разучился владеть стихом…».
«…Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени «Эврипидина», потому что, несмотря на всё разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики…».
Рецензия входит в ряд полемических выступлений Белинского в борьбе вокруг литературного наследия Лермонтова. Основным объектом критики являются здесь отзывы о Лермонтове О. И. Сенковского, который в «Библиотеке для чтения» неоднократно пытался принизить значение творчества Лермонтова и дискредитировать суждения о нем «Отечественных записок». Продолжением этой борьбы в статье «Русская литература в 1844 году» явилось высмеивание нового отзыва Сенковского, рецензии его на ч. IV «Стихотворений М. Лермонтова».
«О «Сельском чтении» нечего больше сказать, как только, что его первая книжка выходит уже четвертым изданием и что до сих пор напечатано семнадцать тысяч. Это теперь классическая книга для чтения простолюдинам. Странно только, что по примеру ее вышло много книг в этом роде, и не было ни одной, которая бы не была положительно дурна и нелепа…».
«…Всем, и читающим «Репертуар» и не читающим его, известно уже из одной программы этого странного, не литературного издания, что в нем печатаются только водвили, игранные на театрах обеих наших столиц, но ни особо и ни в каком повременном издании не напечатанные. Обязанные читать все, что ни печатается, даже «Репертуар русского театра», издаваемый г. Песоцким, мы развернули его, чтобы увидеть, какой новый водвиль написал г. Коровкин или какую новую драму «сочинил» г. Полевой, – и что же? – представьте себе наше изумление…».
«Имя Борнса досел? было неизв?стно въ нашей Литтератур?. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ зам?чательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мн?ніе о семъ новомъ перевод? нашего П?вца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ т?хъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ…».