Гнев Тиамат - [2]

– Похоже, вы не в том положении, чтобы кому-то помогать, капитан Холден.

Холден оглянулся на дворец за спиной.

– Да, положение не самое завидное. И всё же я сказал именно то, что хотел.

– Я признательна за жест. И как я слышала, вам удалось даже добиться некоторого влияния. Заключенный с доступом к императорскому уху.

– Не могу об этом судить. Я много говорю, но не знаю, прислушивается ли кто-нибудь. За исключением охранников. Те, полагаю, слушают всё.

Она засмеялась, и смех её оказался намного более теплым и сочувственным, чем Холден мог ожидать.

– Очень непросто, когда в жизни нет ни клочка, предназначенного только для самого себя. Я выросла, зная, что всё, что скажу, будет отслежено, записано и оценено на предмет потенциальной угрозы для меня и семьи. Где-то в архивах контрразведки есть записи обо всех моих месячных.

– Из-за неё? – спросил Холден, кивая на мемориал.

– Из-за неё. Но она сама же и научила, как пережить это – как превратить собственный позор в оружие морального уничтожения тех, кто стремится унизить нас. Ну знаете, такой специальный секрет.

– И в чём он состоит?

Кайри улыбнулась.

– Люди, имеющие над вами власть, тоже слабы. Тоже гадят, истекают кровью, боятся, что собственные дети их разлюбили. Страдают от вины за ошибки молодости, о которых все остальные давно забыли. И потому они уязвимы. Нас всех определяют окружающие нас люди... такой уж мы вид обезьян. Мы не способны переступить через свою суть. И значит, те кто смотрит за вами, дают вам силу изменить их самих.

– И она научила вас этому?

– Да, – ответила Кайри. – Только она этого так и не узнала.

Словно для подтверждения её слов, через траву к ним двинулся охранник, почтительно притормозив вдалеке, чтобы его заметили, и дав им время закончить разговор. Кайри развернулась к нему и вздернула бровь.

– Приём начнется через двадцать минут, мэм, – сказал охранник. – Верховный консул особенно надеялся на встречу с вами.

– Разве могу я обмануть его ожидания, – ответила она той же улыбкой, что Холден раньше видел на другом лице.

Он предложил Кайри руку, и та приняла. Они уже уходили, когда Холден кивнул на мемориал с выгравированными словами:

«ЕСЛИ ЖИЗНЬ УЙДЕТ В СМЕРТЬ, Я СТАНУ ИСКАТЬ ТЕБЯ ТАМ. ЕСЛИ НЕТ – ТОЖЕ ТАМ»

– Интересная цитата, – заметил он. – Такое чувство, что я её где-то слышал. Кто это написал?

– Я не знаю, – ответила Кайри. – Она завещала написать эти слова на её могиле. Но не сказала, откуда они.

* * *

Теперь в Лаконию стремился каждый, кто хоть что-то из себя представлял. Движение происходило сразу на нескольких уровнях. План Дуарте по переносу центра человечества из Солнечной системы к сердцу собственной империи нашел такую поддержку и одобрение, которые сначала потрясли Холдена до глубины души, а затем зародили в нём легкое разочарование в людях вообще. Самые престижные научно-исследовательские институты перенесли сюда свои штаб-квартиры. Четыре балетные труппы позабыли о столетиях соперничества ради Лаконианского института искусств. Знаменитости и ученые бросились осваивать роскошные, субсидируемые государством столичные поместья. Здесь успели отснять несколько новых фильмов, и мягкая сила культуры, основанной на скоростном промывании мозгов, готовилась затопить сети и новостные каналы обнадеживающими посланиями об успехах Высокого консула Дуарте и лаконианской стабильности.

Пришёл и бизнес. Банки и офисы, построенные Дуарте, ждали арендаторов. Теперь Ассоциация Миров – это вам не какая-то Кэрри Фиск в дерьмовом офисе на Медине, а собор в центре столицы, с вестибюлем больше причального ангара и витражами, казалось, уходящими от пола в бесконечность. Управление Транспортного союза тоже расположилось здесь, в здании попроще и с меньшими удобствами, чтобы показать физически и социально, кому именно отдано предпочтение. Холден наблюдал за всем этим из Государственного здания, своего дома, своей тюрьмы, с чётким ощущением, что все они живут на острове.

Чистая, новая, яркая Лакония внутри городской черты, управляемая лучше большинства космических станций, известных Холдену. А снаружи – дикая природа, о которой он читал только в книгах. Древние леса и инопланетные руины, на исследование которых уйдут поколения. Слухи об остатках технологий, пробужденных к жалкому существованию ранними экспериментами с протомолекулой: бурильных червях размером с корабль, ремонтных дронах, напоминавших собак, и не видевших разницы между механизмом и плотью, кристаллических пещерах, в которых пьезоэлектрические эффекты вызывали галлюцинации с фантомной музыкой и головокружительной дезориентацией. Столица стала новым синонимом человечества, а планета вокруг осталась чужой. Остров глубоко знакомого в море непознанного. И то, что Дуарте, несмотря на все амбиции бога-императора, не сумел освоить всё это и за несколько десятилетий, странным образом обнадёживало.

Но это же и ужасало.

Прием был роскошным, но не помпезным. Если вся Лакония соответствовала образу Дуарте, то здесь наблюдалась странная нотка личной сдержанности его души. Каким бы грандиозным ни был сам город, или всеобъемлющими его амбиции, во дворцовом комплексе консула отсутствовала вычурность. Его дом не был даже особенно изысканным. Чёткие архитектурные линии и нейтральная палитра создавали в бальном зале ощущение элегантности, не слишком заботящейся о чужом мнении. Диваны и стулья расставлены там, где при необходимости их можно было передвинуть. Молодые люди в военной форме разносили бокалы с вином и пряный чай. Дуарте заставлял окружение излучать уверенность, даже больше, чем силу. И этот трюк был хорош, потому что работал даже после того, как Холден осознал его механику.