Гнев - [11]

Горькая правда ударила меня холодной струей сжатого воздуха. Мне хотелось опровергнуть каждое его слово, но чем больше я пытался отрицать истину, тем четче понимал: мне это никогда не удастся. Я осознал, что моя древняя и похороненная история начала пробиваться на поверхность с того момента, когда я увидел частички пыли в пуле и прочел ту загадочную надпись.

Я все знал, даже тогда. Я просто не был готов это признать.

Рука в перчатке, император и я. Он даже сказал, что без меня он ощущает себя обнаженным. На каком-то уровне это означало, что и он все знает. Даже если больше не понимает этого, не желает впускать в сознание.

Я всегда был только телохранителем. И останусь только им.

— Если ты сказал правду, то как я стал таким, какой есть?

— Ты был запрограммирован адаптироваться к движениям хозяина, предвидеть его нужды и энергетические потребности. Когда он тебя носил, то едва вообще замечал, что носит скафандр. И что же удивительного в том, что он сохранил тебя, даже когда обрел власть? Ты был его физической защитой, но еще и своеобразным талисманом, амулетом. Он верил, что ты сохранишь ему жизнь. Меркурио. И по мере того, как годы складывались в десятилетия, а десятилетия становились столетиями, он следил за тем, чтобы ты не устаревал. Он улучшал твои системы, добавлял все новые уровни модернизации. Со временем ты стал настолько сложным, что обрел разум. Но к тому моменту он уже давно не использовал тебя как скафандр — ты стал его телохранителем, специалистом по безопасности. Ты постоянно пребывал в ходячем режиме. Он даже придал тебе человеческий облик.

— А ты?

— Я выжил. Мы были сложными изделиями с большими возможностями саморемонта. То оружие нанесло мне серьезные повреждения — оно смогло убить человека внутри меня, но не смогло меня уничтожить. Прошло немало времени, но мои ремонтные системы все же включились. И я выбрался из могилы.

— Все еще с мертвецом внутри?

— Конечно.

— А потом?

— Как я уже сказал, мы не обладали настоящей разумностью, Меркурио. В этом смысле я мог немного погрешить против истины. Я не имел реального сознания, не ощущал своей идентичности. Но зато я смутно осознавал свершившееся коварство и на уровне «животного» чутья понимал, что произошло нечто ужасное. И еще я усвоил идею о том, что моему существованию теперь грозит опасность. Поэтому я спрятался. Я переждал марсианские бури и войну. Когда она уже заканчивалась, я наткнулся на караван кочевников, беженцев из бывшего Викингвилля, одного из некогда крупных поселений. Они нуждались в защите, поэтому я предложил свои услуги. В нас вложили такую автономность, чтобы мы могли оставаться полезными и в раздробленном обществе военной зоны.

— Ты продолжал функционировать как скафандр?

— Скафандры у них имелись свои. Я оставался в ходячем режиме. И стал роботом-охранником.

— А потом? Ты не мог оставаться на Джулакте — на Марсе — все это время.

— Я и не оставался. Я переходил от одной группы кочевников к другой, позволяя время от времени себя модернизировать и совершенствовать. И я постоянно становился все более независимым и умелым. Со временем о моем исходном назначении, то есть скафандре, позабыли даже те, на кого я работал. И я все время перемешался с места на место, помня о преступлении, свидетелем которого стал, и о секрете, который носил с собой.

— В себе? — уточнил я, начиная понимать.

— Да, он до сих пор со мной, — кивнул Гнев, пристально глядя на меня. — Хочешь взглянуть, Меркурио? Может, это избавит тебя от сомнений?

У меня возникло чувство, что я на пороге чего-то страшного, но у меня нет иного выбора, кроме как взглянуть этому страху в глаза.

— Не знаю.

— Тогда я решу за тебя.

Гнев поднял руку к лицу. Взялся за маску горгульи и стянул ее.

И я осознал, что мы почти идеальная противоположность друг другу. Я был живой плотью, обернутой вокруг сердцевины из мертвых механизмов. А он был механизмом, окружающим сердцевину из мертвой плоти. Когда на меня уставился безликий череп, я увидел: внутри него что-то есть — нечто еще более древнее, чем Блистательное Содружество. Нечто бледное и мумифицированное, нечто с пустыми глазницами и тонкими губами, растянутыми в ухмылке над потемневшими зубами.

И лицо в руке Гнева сказало:

— Я никогда не хотел этого забыть, Меркурио. До тех пор, пока ты не придешь ко мне.

* * *

Я с трудом сохранял хладнокровие, но к моменту возвращения в Великий Дом моя решимость была абсолютной. Я совершенно точно знал, что намерен сделать. Все время своего существования я служил императору каждым своим атомом. Я научился любить его и восхищаться им — и за его гуманизм, и за мудрость, с какой он правил Блистательным Содружеством. Он был хорошим человеком, пытающимся создать лучший мир для своих подданных. Если бы я усомнился в этом, мне было бы достаточно вспомнить то сочувствие, которое он проявил к Вратсе, или его отвращение к политическим методам, применяемым в тех частях Содружества, которые еще не подчинились его просвещенному правлению.

И тем не менее он совершил нечто ужасное, неслыханное. Все когда-либо совершенные им славные и благородные поступки, все достойные уважения деяния — все они опирались на фундамент преступления. Самим своим существованием империя была обязана тому единственному зловещему поступку.