Гнев. История одной жизни. Книга первая - [77]

— Что с тобой, милая?

— Не знаю, Гусо-джан. Мне не хочется, страшно уезжать от тебя. Мне почему-то больно об этом думать… Уеду и ты забудешь меня. Навсегда… Одна…

— Что ты, милая?! О чем ты говоришь. Могу ли я забыть тебя? Никогда не забуду, моя ханым! Чувствую я другое… не начертано нам судьбой быть всю жизнь вместе… У меня не поднимется рука посягнуть на твое счастье. Ты богата и тебя ждет общество избранных, именитых. Если я не пущу тебя к этим людям, ты когда-нибудь проклянешь меня… Ты потом сгоришь со стыда, когда люди твоего круга будут говорить в глаза: «За кого ты, несчастная, вышла замуж? Разве ты не знала, что он сын презренного бедняка? Где твоя честь, где уважение к своему знатному роду?!» О, Парвин, я буду всю жизнь гореть в пламени любви, зажженной тобой, но не позволю, чтобы смеялись над тобой сытые, мордастые богачи!

Обдуманно и бесповоротно выносил себе смертельный приговор. Мне чудилось, что я бил обухом топора по голове своей судьбе. Как всякий, приговоренный к смерти, я не мог спокойно и бездеятельно ждать последнего часа. Я храбрился, но у меня был жалкий вид, и Парвин смотрела на меня с жалостью. Когда я высказался до конца, она улыбнулась, прижала мою ладонь к своей щеке, заговорила страстно и даже с оттенком властолюбия:

— Ты мой любимый!.. Зачем ты об этом говоришь? Не будь же наивным. Что бы ты не говорил, я всегда, всю жизнь буду с тобой рядом. Ты обязательно приедешь ко мне. Я этого хочу и сделаю так. Ты слышишь, милый?

— Да, Парвин… Я приеду к тебе. — Безумно целую ее руки, плечи, губы. Она легонько отстраняет меня, из груди ее вырывается глубокий вздох.

— Ох, Гусо, как не хочу я уезжать. Никогда не забуду этих дней, что провела с тобой в Кучане… Никогда. Я признательна и твоим друзьям. Они оказали мне высокую честь. Благодарю.

Входит тихонько мать. Мы умолкаем.

— Пора, дети!

— Еще есть время, мама, — робко отвечаю я. — Рамо ушел узнать, когда выходит караван в сторону Мешхеда.

— Они уже вернулись, поднимаются по лестнице, поэтому я и зашла.

Да, уходят последние минуты… После маминых слов входят Рамо и Аббас, за ними — Ахмед, Друзья сообщают: через час в Мешхед отправляется большой караван…

О безжалостное время, оно казалось мне жестоким, как палач….

Маму и Парвин мы провожаем вчетвером. Близится полдень. Солнце не жаркое, веет свежий горный ветерок. Караван медленно шествует по обочине большой городской улицы. Мы едем на конях сбоку, переговариваемся и шутим с нашими земными богинями. Мама улыбается, а Парвин, не скрывая, тяжело переживает разлуку, В ее глазах горе и слезы.

На окраине Кучана нас останавливает жандармский патруль. Выезжать из города самовольно запрещено, нужно специальное разрешение коменданта. Ничего не поделаешь — таковы порядки.

— До свидания, мама! До свидания, моя Парвин… Мы скоро встретимся.

Караван уходит все дальше и дальше. И вот он уже скрывается в облаке пыли, слышен только звон колокольчика. Горькая судьба, не дав как следует повидаться, опять разлучила нас. И кто знает на какое время. Быть может — навсегда. Прощай, моя Парвин!

ПОХОД

Сегодня военные занятия напоминают парад. Полк «Курдлеви», в полном составе, кружит вокруг города. Командует полковник Мажурли. Едем по четыре в ряд и оттого, что не понимаем кому нужна такая тактика, ругаемся между собой по-курдски на англичан и индусов. Знали бы они, как мы их поносим отборными оскорбительными словами!

Офицеры держатся возле командира полка, в том числе и капитан Кагель. Он сегодня зол и неразговорчив. Еще тогда, когда выезжали из Кучана, я заметил, как он что-то говорил Аалам-хану, а тот хмурил брови, и оба они вели себя до крайности беспокойно.

В чем же дело? Что случилось? Почему мы двигаемся вокруг Кучана? Но вот командир полка командует:

— Справа по четыре, мар-рш!

Кавалеристы въезжают в Себзиварские ворота и, через центр города, держат маршрут к казармам. Только и всего?..

На следующий день — то же самое. Опять командует Мажурли. Опять с ним рядом в седлах все офицеры полка и опять медленно движемся по замкнутому кругу, как маймун на веревочке. На третий день ничего не изменились, Все идет в прежнем порядке, только полковник Мажурли внезапно исчез, говорят, что уехал в Тегеран по вызову британского консула. Кагель стал еще злее. Объясняется быстро, сбивчиво, на трех языках сразу: на английском, фарси и индийском. Попробуй-ка, пойми его!

Вскоре причина раздражения англичан выяснилась. Аббас сообщает мне:

— Сегодня я встретил знакомого. По его словам, англичане на каспийском фронте потерпели крупное поражение. Вот они и беснуются. Дрожат и гнутся, как сучки. Водят нас вокруг города, боится, что большевики в Кучам сорвутся.

Знаешь что, Аббас, — предлагаю я. — Давай-ка пойдем в ресторан «Фердоуси» и послушаем, о чем толку-вот богатые. Тем более, у меня давнее желание побыть в этом заведении. Говорит, умопомрачительная роскошь.

Действительно, со дня приезда в Кучап я еще пи разу не был в этом ресторане. Аббас тоже. Так что, едва успев сговориться, тут же и пошли.

Кучап, пожалуй, самый красивый город в Хорасане. Много в нем садов и парков, гостиниц и ресторанов. А о ресторане «Фердоуси» давно идет слава на весь округ. Разговор богатых, побывавших в этом заведении, всегда сводится к тому, какие в «Фердоуси» изумительные кушанья и вина, какие сладостные женщины и музыка!