Гнев. История одной жизни. Книга первая - [76]

— Ты почему улыбаешься? — спрашивает Парвин. — Тебе, наверное, нравится Суйрголь больше, чем я?

— Ну, что ты! Посмотри-ка туда, кто пришел?

В комнату входит с двумя букетами цветов Аббас Фарамарз. Он элегантно раскланивается и преподносит цветы.

— Это вам, тетя Ширин! А это вам, Парвин-ханым!

Аббас церемонно отступает в сторону. Парвин прижимает цветы к лицу, прикрывает радостную улыбку.

Мама и Парвин узнают Аббаса. Я писал, что мы служим вместе. Парвин уважительно кивает ему, а мама приглашает Аббаса сесть.

— Мы очень рады, что вы посетили нас, — смущенно говорит Аббас. — Мы от души приветствуем вас.

Парвин краснеет от смущения, опускает глаза, над верхней губой у нее выступают капельки пота. Как раз в это время в комнату входит Рамо. В руках у него два букета огненных роз и две кисти винограда «Фахри». Рамо по всем правилам отдает воинскую честь, подает цветы и застывает на месте, будто ждет, когда ему скажут «вольно». Сдержанность и скромность Рамо тронули маму.

— Кто этот парень? Будто знакомый. Где-то я его видела, — с волнением спрашивает она.

— Да это же друг детства… Рамо! Из села Хамзанлу! Неужели, не узнаешь?

— Ой, боже мой! — восклицает удивленно мать. — Неужели это тот самый Рамо? Как ты вырос, какой богатырь из тебя вышел! — Мать обнимает его как родного. — Садитесь, Рамо-джан, садись около меня. — На глазах у мамы появляются радостные слезы.

Следом за Рамо, заходит в комнату Шохаб. Руки у него заняты свертками, кульками и, конечно, цветами. Знакомлю его с матерью и Парвин, а сам думаю, куда же девался Ахмед. И он — тут как тут, явился самым последним, наверное, отстал по дороге. В руках у него красный и фиолетовый букеты. С галантным жестом он протягивает цветы маме и Парвин.

— Тетя Ширин, Парвин-ханым! Своим приездом вы оказали высокую честь нам, друзьям вашего сына и друга! Я восхищен вами и не нахожу слов выразить свое удовлетворение и радость! Я склоняю голову перед вамп, как перед двумя богинями. Перед богиней — матерью, перед богиней — красавицей! Я ваш солдат и преданный слуга! — заканчивает Ахмед, с важностью, как будто все это происходило на важном дипломатическом приеме.

Своим красноречием он будто сразил Парвин, она окончательно растерялась: смотрит на Ахмеда, вероятно, что-то хочет сказать, но не решается, никак не может осмелиться. Но и без слов понятно, чего она хочет сказать. Девушка восхищена моими друзьями.

Ахмед так непринужденно и незаметно вовлекся в обстановку, что я даже забыл его познакомить.

— Мама, Парвин! — кричу я, заглушая голоса Друзей. — А с Ахмедом-то вы не познакомились! Знакомьтесь. Это и есть Ахмед, мой миянабадский друг. Мы с ним вместе ходили в «классе экабер», у Арефа учились…

Друзья смеются, подтрунивают над моей суматошностью. Мама и Парвин тоже смеются. Потом наступает тишина. Самое время поднять рюмки с вином, выпить в честь «двух богинь», как назвал их мой друг Ахмед.

Вслед за угощением — песни. Первым затянул Аббас. Он поет курдскую мелодию, затем вступают Шохаб и Рамо. Наконец очередь доходит до Парвин, и я слышу райское пение, волшебный голос паризад. Поет она — словно перекатывается жемчуг в чистом горном роднике. Я слушаю и мысленно переношусь в киштанские горы и долины, вижу себя и ее на самом краю пропасти… Мы стоим обнявшись и смотрим вниз. А там на сотни фарсахов простирается долина в зеленых садах и прозрачных речках…

Уже стемнело, когда в комнату бесшумно вошел официант и поставил перед каждым гостем по порции «заг-фаран-плова» и по стакану простокваши. Кто его просил об этом? Никто как будто не выходил из комнаты. Мог бы сделать это Мирза-Мамед. Но его нет в городе. Где он сейчас? Позже, когда я провожал Официанта, спросил: сколько следовало уплатить за ужин.

— Уже оплачено, — ответил официант и кивнул в сторону Ахмеда.

— Уже успел, шантан!..

Поздно вечером мы возвратились в казарму.

Пять суток пролетели, как пять минут. Днем я показывал маме и Парвин город, ходили по магазинам, купили кое-что, а вечером собирались в гостинице вместе с моими друзьями.

В тот день, когда уезжали мать и Парвин, я пришел пораньше, чтобы наговориться вдоволь и потом не жалеть, что побыл с ними очень мало. Но разве наговоришься когда-нибудь досыта с любимыми людьми? Тем более, что и разговора-то настоящего не получается. Мама глаз с меня не сводит и говорит, говорит одно и то же:

— Сыночек мой, Гусо-джан! Звездочка ты моя… Я вырастила тебя, чтобы спокойно и радостно сесть на твою тень. Ты моя надежда, ты мой свет! Не забывай обо мне. Не оставляй долго в разлуке. Ты лучший из всех моих птенчиков!.. вечно будь для меня солнышком в небе!..

А я вынужден утешать ее, и тоже повторять:

— Мама, только не плачь! Лучше ругай меня, но не плачь. Мое сердце не выдержит твоих слез. Я всегда о тобой, ты мое солнце! Богиня моя!..

Парвин в это время стоит — лицом к полузавешенному окну. О чем она думает, я не знаю. Но у меня тяжело на душе: не хочется расставаться с ней. Такое ощущение, словно уносит она с собой мое сердце, и в груди остается темная пустота, холод и мрак…

Мать оставляет нас вдвоем, тихо выходит из комнаты. Я окликаю Парвин. Она поворачивается. Я вижу — у нее дрожат губы, она хочет что-то сказать, но не может, дрожит, мечется, будто чувствует, что мы с ней больше никогда не встретимся.