Гнев - [33]

«Нет уже больше этого маленького смешного Танаки, такого веселого, хорошего товарища. Нет и Кухара. Какой был здоровяк! Даже унтеры опасались его. Не стало и бывшего студента Ватару, славного человека, умного советника в солдатских делах. Значит, они были коммунистами! Иначе и не могло быть. Они всегда говорили справедливые слова. Не они ли советовали солдатам держаться всем вместе, рука за руку? «В этом сила», говаривал Ватару».

Садао глубоко вздохнул и лег на живот. Он взял в рот травинку и, задумавшись, стал пожевывать ее, сплевывая в сторону желтую слюну.

Если сказать по правде, так это просто случайность, что он, Садао, еще не коммунист. Этот старый дурак майор плел какую-то чушь о компартии, о том, что ее не может и быть в Японии. Какой дурак! Вот он, Садао, докажет ему обратное и при первом же случае вступит в эту партию народа. И почему это он так долго колебался?

— От глупости, конечно, рядовой Садао, — громко сказал сам себе солдат. — Вы не понимали еще, что значит политическая организация единомыслящих, готовых к тяжелой и упорной борьбе. Вы думали, что вашего сочувствия этим людям будет достаточно. А теперь вот, пожалуйста, посмотрите, что получилось! Три солдата, три прекрасных товарища, три коммуниста погибли за ваше собственное дело, ради вас и миллионов других, подобных вам…

Садао в ярости ударил кулаком по земле и встал на колени. Сидя невдалеке на корточках, на Садао посматривал его друг Тари.

— Ты чего пялишь глаза, как унтерская жаба? — зло крикнул ему Садао.

— А ты потише, зайчик, потише! Здесь столько охотников, и все норовят к обеду получить кусочек жареного мяса.

Садао опять повалился в траву ничком и застыл так, будто заснул. Тари был прав. Надо быть поосторожнее. Так и до беды недолго. И улыбка унтера, сладкая сейчас, окажется потом страшнее зубов дракона.

Тари прилег на бугорок рядом с Садао. Это был здоровый малый, спокойный и рассудительный. Он был приятным человеком, таким, какими бывают верные товарищи. В батальоне его прозвали «силачом-демократом» за то, что он был необычайно силен и всегда говорил солдатам, не то посмеиваясь, не то серьезно, что все люди одинаковы, родились без всяких различий и равны во всем.

— Что генералы, что солдаты — все сделаны из г…, — частенько приговаривал Тари.

Эту дурь выбивали из него однажды несколько унтеров сразу, предварительно скрутив его крепкими кожаными ремнями. Тари и после этого говорил то же самое, демонстративно не сдаваясь унтерам.

— Побои проходят, — сказал он как-то товарищам, — а мысли остаются. Надо отрубить голову. Ну, тогда, конечно, никаких мыслей, беспокоящих господ унтеров, больше не будет.

Он любил Садао неясно, как можно любить брата. Ему нравился ясный ум и острый язык этого маленького солдатика. К тому же они были и земляками. А в городе до войны некоторое время работали на одном заводе. Но подружились они только в армии. Это была удивительная дружба. Пулеметчик Садао и пулеметчик Тари всегда были неразлучны. Даже в бою они держались вместе, один неподалеку от другого. Это были настоящие товарищи.

— Тари, — прошептал Садао, — я решил вступить в коммунистическую партию. Что скажешь?

— Я давно уже хотел тебе сказать об этом, Садао, — помолчав немного, ответил Тари. — Мне, откровенно говоря, не нравилось, что ты так долго решал.

— Ну, так теперь уже решено.

— Это большое дело. Садао. Такие люди, как ты, нам очень нужны. И я рад тому, что у тебя не осталось больше сомнений. Я сообщу о твоем желании в комитет.

Тари соскользнул с бугорка и крепко пожал руку Садао.

— Теперь будет еще труднее. Только теперь начинается настоящая борьба, — тихо сказал он.

К беседующим друзьям подошел солдат Нару. Тари, заметив его, переменил тему разговора. Смачно сплюнув в траву, он произнес:

— А хорошо сейчас, должно быть, в Японии! Вечерком греться, сидя у хибати[23], или, еще лучше, зайти в чайный домик. Девушки играют на сямисэне[24], нежно поют, а ты лежишь на цыновке и мечтаешь.

— Для этого надо иметь много денег, — быстро сказал Садао. — В такой домик нашего брата и на порог не пустят. Нам — что попроще да подешевле. Так, чтобы и любовь, и музыка, и песни — всё за пятьдесят сен[25]. Не правда ли, Нару?

— Пулеметчик, видно, человек богатый, — ухмыляясь, ответил Нару. — Он ходил, наверное, до армии в чайные домики, где сразу расходуют не меньше пяти иен. Я знаю такие домики в Токио, в квартале Иосивары[26]: бывал там.

— Значит, и ты человек богатый, — подхватил Тари. — А я-то думал, что ты бедняк бедняком, нищий, как люди из касты эта[27].

Простоватый с виду солдат Нару был нелюбим в батальоне. Солдаты избегали его общества, презирали и в то же время боялись его. Он был злым духом, который поселяется обычно в казармах и живет там припеваючи. Среди солдат этот «дух» выполнял функции глаза и уха начальства, соглядатая, все подмечающего и обо всем доносящего. Нару отдавался этому делу целиком. О нем говорили, что он неудачник, сменивший десяток профессий, что жена, которую он будто бы по-своему безумно любил, повесилась в безысходной тоске… Но никто из солдат толком не знал его прошлой жизни. И один только Ватару, расстрелянный сегодня утром, предупредил как-то солдат, сказав о Нару, что он полицейский агент, переведенный в армию для слежки за солдатами.