Гнев Гефеста - [47]

Я стал позже возвращаться домой, махнул рукой на ее пристрастие к «дефициту», к тому, что наша квартира с мельхиорами и хрустальными сервизами, с мебелью модерн превратилась в музей, где ни до чего нельзя было дотронуться и из-за чего у нас перестали бывать друзья, — я смирился с этим. Но смириться с тем, что она ни во что не ставила мою профессию и меня самого, было не под силу. Она знала, что каждый испытательный прыжок — это предельное напряжение нервов, игра со смертью, но ни разу не спросила, как прошло испытание, трудно ли было, ни разу не сказала в путь доброго слова. А когда я однажды завел разговор, не перейти ли в инженеры, она с насмешкой заметила:

— Если твои ноги устали и ты хочешь заставить работать голову… Только жаль, слишком разно оценивают их труд…

За три года совместной жизни я хорошо узнал свою жену: она была неглупой и хитрой женщиной, умела скрывать истинные намерения, однако жадность выдавала все ее ухищрения.

Но я терпел. Мужественно, безропотно. До того случая, когда меня спеленало стропами…

Тогда я напился во второй раз. А дома меня ждал трамтарарам.

— Убирайся из моей квартиры, — заявила жена.

И я ушел. Сунул в свой дорожный чемодан, с каким улетал на полигон, бритвенный прибор, мыло, зубную щетку и оставил сверкающую хрусталями и мельхиора-ми квартиру. Навсегда.

А некоторое время спустя вдруг приехала Ольга. И выяснилось, что подсевший ко мне на станции Таловая инвалид был не кто иной, как отец Александра Лободы, школьного друга Ольги. Когда я сказал, к кому еду, он сразу смекнул, кто я: в деревне секретов не водят, и о том, что у Ольги есть друг в Москве, он слышал от сына. Вот старик и смекнул, как помочь своему чаду избавиться от опасного соперника. Ольга, получив мое письмо, поплакала, покручинилась и, назло изменнику, согласилась стать женой Александра. Но жизнь у них тоже не сложилась.

…Облака разорвались, и в салон брызнуло яркое южное солнце. Внизу виднелись горы с покрытыми снегом вершинами, а через несколько минут впереди показалось море, синее, как небо, с чуть заметной черточкой у горизонта.

Самолет пошел на посадку.

Оля поджидала в аэропорту. Ей удалось снять номер в гостинице, и мы нашу встречу и мой отпуск отметили в шикарном ресторане. Два дня мы блаженствовали, впервые я чувствовал себя легко и свободно и спал крепким сном измученного тяжелой работой человека. А на третий под утро мне приснился страшный сон, будто я падаю с раскрытым парашютом, который почему-то не держал меня, а стремительно несся к земле, словно полотно было лишь видимое, нереальное.

А вокруг меня кружил Игорь и назидательно повторял: «Ты предал нашу дружбу, поступился совестью, и вот к чему это привело». Я хотел возразить, сказать что-то в оправдание, но слова застревали в горле.

— Ты тоже разобьешься! — все же крикнул я.

Игорь усмехнулся:

— Возможно. Но я все-таки довел дело до конца. А ты струсил, утаил от меня главное.

— Несчастный интеллигентик! — разозлился я и поддал друга ногой. Но нога вдруг попала в стропы, ее закрутило и дернуло так, что я проснулся от боли. Потрогал ее у бедра — боль не утихала. И я вдруг вспомнил! Ногу дернуло там, в небе, в момент испытания «Фортуны». Видимо, не сработал фиксатор, нога вышла за габариты кресла, вот ее и рвануло. Я мгновенно среагировал… То же могло произойти и у Игоря, когда его вращало. А на кинопленку этот момент не попал из-за того, что нога была затенена. Вот почему при катапультировании с манекеном никакого вращения не было — ноги манекена закрепляли наглухо. Вот отчего у меня на душе было муторно — такой провал в памяти! Из-за перенапряжения или… Какая теперь разница…

Завтра Игорь должен лететь на заключительный эксперимент, за два звука… Как же быть? Удар будет сильнее вдвое… Надо немедленно сообщить Веденину, Скоросветову…

При воспоминании о временно исполняющем обязанности начальника летно-испытательной станции на душе стало муторно, как тогда, после приземления. И я понял почему: он засыпал меня льстивыми словами, не давая собраться с мыслями — закрыл рот премиальными и обещанным орденом. А попробуй теперь объяснить…

Я так расстроился, что из груди невольно вырвался стон.

Ольга открыла глаза.

— Что с тобой, милый?

— Нога болит, — соврал я. — То ли растяжение, то ли хондроз.

— Ты что, и ночью, пока я спала, прыгал с парашютом? — пошутила Ольга.

А мне было не до шуток. Хоть в самом деле прыгай с десятого этажа нашей гостиницы, где располагался номер с видом на море.

Я встал и, прихрамывая, подошел к окну. Море было не по-осеннему спокойное, сине-бирюзовое, но какое-то чужое, холодное. Я закурил.

Ольга поднялась на подушке.

— Что с тобой происходит, чем ты угнетен?

— Кажется, я сделал подлость, — признался я.

— Кажется или сделал? — переспросила Ольга, и лицо ее побледнело. Я догадался, что ее напугало.

— Нет, не по отношению к тебе, — успокоил я ее.

— А по отношению к кому?

— К Игорю.

— К твоему лучшему другу?

— Да. Собственно… я и сам ни о чем не подозревал. Только вот сегодня память каким-то чудом восстановила то, что было при испытании. Если бы нога не заболела, и не вспомнил бы.