Гнёт. Книга вторая. В битве великой - [94]

Вот и стрежень! Волны торопились, перехлёстывали через голову. Хватит ли сил пересечь поток? Впрочем, лучше утонуть, чем снова оказаться в руках бековских нукеров. Он оглянулся: на берегу толпились солдаты, отвязывали каюк.

"Пожалуй, не уйти. Или шальная пуля зацепит, или выловят". Бросил взгляд на родной, но такой далёкий берег. Что это? Значительно ниже русского поста от берега отчалила лёгкая байдарка и, как птица, понеслась наперерез пловцу.

Неожиданно Силин почувствовал, как что-то холодное и скользкое коснулось спины. Сом! Он знал: гигантские сомы в Аму кидаются на людей. Рыба ударила хвостом по воде, но, к счастью, не задела Силина. Он рванулся в сторону и почувствовал, что пересёк опасное течение. Вынырнул. Совсем близко шла байдарка с двумя пограничниками. Солдат протянул весло, и изнемогавший пловец ухватился за него.

Перевалившись через борт, Алёша едва слышно пробормотал: "Ребята, доставьте меня к капитану", — и потерял сознание. Солдаты выравняли байдарку и направили её к берегу.

* * *

Недалеко от вокзала среди небольших белых домиков железнодорожных рабочих приютилась узбекская кибитка. Глиняный дувал окружал тенистый двор.

Он был всегда чисто выметен, в углу виднелся тандыр — печь для выпечки лепёшек, посредине протянулся цветничок с душистым райхоном и бальзамином. По краям клумбы цвели два пышных куста роз. А возле калитки высилось большое урюковое дерево, бросающее тень на половину двора.

В жаркий июльский день в калитку постучала Дуся Казакова. Открыв калитку, Камиля приветливо пригласила:

— Входи, сестрица! Дыней хорошей угощу, отец только что принёс.

— Ох, до угощений ли теперь, — вздохнула Дуся.

На айване вокруг дастархана собралась вся семья Рустама. Тут же, подобрав под себя ноги, по местному обычаю, сидела учительница железнодорожной школы Антонида Викторовна. В её классе учились двое младших сыновей Рустама, и она принесла им учебники.

Дуся остановилась перед айваном и неожиданно для всех произнесла:

— А вы знаете? Война объявлена.

С минуту длилось молчание. Каждый по-своему воспринял тяжёлое известие. Рустам откликнулся первым:

— Этого надо было ожидать… В мастерских давно готовили вагоны под военные грузы.

— Народ чувствовал, — вздохнула Антонида Викторовна, — чувствовал грозу… И вот она…

— Сестрица, проходите, садитесь с нами, — пригласил Рустам Дусю и отрезал ломтик медово-сладкой, душистой дыни. — Попробуйте… Может быть, последний раз вот так все вместе собираемся.

— Ой, зачем такие слова! — всплеснула руками Камиля. — Бог милостив…

Арип сидел, как обычно, в центре на почётном месте и поглаживал степенно бороду.

— Всё от бога, — кивнул он. — Но кто знает, что уготовано нам… — Посмотрел на Антониду Викторовну, спросил: — А мужа возьмут на войну? Доктор он.

— Пока не должны. В госпитале много работы. И об отце никаких вестей. Боюсь, останется во Франции.

Рустам грустно покачал головой.

Антонида простилась и ушла домой.

На сердце было тяжело. Хотелось поскорее увидеть ребятишек. Окликнула извозчика, сказала адрес.

— Эко далеко-то, на Касьяновскую! Такса-то повысилась!

— Езжай, не дороже денег твоя такса.

Она подумала о сынишке, как бы не вздумал купаться после болезни. Но дома застала полный порядок. Муж ещё не вернулся из госпиталя, но дети смирнёхонько сидели на кошме, разостланной на террасе, в жадно слушали рассказы Хмеля.

— Вот спасибо, Хмелюшка, что занял моих сорванцов! — обрадовалась она старику.

Заглянув в кухню, Антонида распорядилась:

— Домнушка, обед через час, сделай-ка ребятам желе на третье.

Прошла в кабинет мужа, открыла окно, стёрла пыль и села писать письмо.

"Панка, мой дорогой далёкий скиталец-бродяга! Когда теперь ты приедешь к нам? Война-то объявлена.

А у меня было большое горе. Чуть не потеряла своего первенца. Подцепил дифтерит и слёг. Поехала я за Слонимом. Моисей Ильич теперь у нас светило. Приехал, посмотрел, ободрил. Но посоветовал взять сестру милосердия. Есть у нас на Жуковской улице такое учреждение — община сестёр, милосердия. Дал мне записку к начальнице, просил назначить сестру Аглаиду. Ну, думаю, какую-нибудь старую каргу пришлют.

Но оказалась молодая красивая девушка. Пришла она лёгкая, тихая, как тень. Поселила я её в твоём кабинете. Но она заявила, что просидит с больным всю ночь. Спрашиваю:

— Опасно?

— Боюсь, приступ будет ночью.

Сердце упало у меня, сестрица же была спокойна, разложила медикаменты, трубки какие-то… Накрыла марлей.

— А вам надо лечь уснуть, вы измучены.

— Нет, нет, буду дежурить, — протестую.

Но она настойчиво отправляет меня спать:

— Вы мне нужны будете во время приступа. Я разбужу вас.

Действительно, под утро разбудила меня. Сама она бледная, но точно окаменевшая. Подошла я к Витюньке, а он посинел весь, задыхается.

— Умирает… — прошептала я в ужасе.

— Нет, плёнка созрела, затянула гортань. Держите его вот так. Смотрю, сама прополоскала горло раствором, ввела трубку задыхавшемуся ребёнку в рот, успокоила его и… втянула в себя через трубку дифтеритную плёнку. Я остолбенела. Но вижу, Витя мой глубоко вздохнул. Пока сестрица полоскала горло, я уложила мальчика, и он впервые за три дня уснул спокойным сном. Подошла сестрица, посмотрела на него с такой нежностью, что мне захотелось обнять её. Вытерла она пот со лба Витюши и пошла в твою комнату.