Глюк - [141]

«Когда я в Вене работал над этим хоровым произведением, Глюк находился в Бадене, дабы попытаться восстановить ваннами своё здоровье, подорванное перенесёнными им несколько месяцев назад двумя апоплексическими ударами. После безуспешного курса лечения он вернулся в Вену, и тогда я посетил его. Улучив момент, когда он выглядел не таким слабым, как обычно, и мы вместе с его супругой помогали ему медленными шагами перейти из комнаты в комнату, я рассказал ему о полученном из Парижа заказе на упомянутую кантату. Вкратце описав ему содержание, я признался, что много дней пребывал в сомнении: кому следует поручить слова, вложенные поэтом в уста самого Бога, тенору или басу. По моему мнению, первое было предпочтительнее, ибо голос должен был раздаваться с высоты, а стало быть, звучать более пронзительно, создавая соответствующий эффект.

Я спросил у великого человека его мнения на сей счёт. И он едва слышно ответил мне: «Ваш выбор верен». Затем он добавил кротко и чуть шутливо:

«Однако же достоверные сведения о том, в каком ключе следует йотировать голос Бога, я смогу Вам сообщить в ближайшее время, когда окажусь в мире ином».

В силу печального стечения обстоятельств вышло так, что через четыре дня он скончался вследствие третьего апоплексического удара».

Сальери с тех пор неоднократно пересказывал печальную шутку Глюка, но решил в 1817 году письменно зафиксировать своё свидетельство, поскольку в устных вариантах оно, видимо, обросло неточностями. Память о последних днях жизни великого учителя была ему очень дорога, да и вообще Сальери отличался повышенным чувством долга по отношению к тем, кто делал ему добро.

Глюк, перенесший несколько инсультов, давно уже начал вслушиваться в пресловутый «голос Бога вдалеке». Его перу принадлежит небольшое церковное песнопение траурно-заупокойного характера, мотет для хора в оркестровом сопровождении De Profundis clamavi («Из бездны воззвал»). Принято считать, что это его последнее сочинение, возникшее незадолго до смерти. Однако, зная о беспомощном физическом состоянии Глюка в 1787 году, когда он с трудом двигался, плохо видел, быстро утомлялся и почти не владел правой рукой, вряд ли можно поверить в то, что он был способен записать в это время объёмистую партитуру. Скорее всего, De Profundis возник в начале 1780-х, когда композитор ещё не был столь немощен (возможно, до инсульта 1781 года). Повод, породивший это уникальное для его творчества произведение, неизвестен. Реформы императора Иосифа II строго ограничивали использование музыки в церкви, и для исполнения новых сочинений для больших составов требовались особые обстоятельства. Мотет для хора с оркестром мог бы оказаться уместным во время траурных церемоний памяти Марии Терезии, однако нет никаких сведений о том, что Глюку заказывали в этой связи какую-то музыку. Предположение, будто композитор сочинял погребальный мотет для себя самого, не имея внешнего повода, может показаться слишком романтичным, но возможно, так оно и было. Смерть Марии Терезии могла послужить толчком к появлению у Глюка подобных мыслей. Партитуру De Profundis он никому не показывал и лишь незадолго до смерти вручил её Сальери с пожеланием исполнить эту музыку после своей кончины.

Первые же такты De Profundis вызывают закономерные ассоциации с Реквиемом Моцарта: та же строгая и суровая тональность ре минор, то же сочетание субъективной экспрессии и опоры на многовековую традицию австрийской церковной музыки, впитавшей в себя, в свою очередь, немецкую учёность и итальянское чувство пластики и красоты. Знатоки творчества Глюка несомненно уловят в музыке De Profundis отсылки к его реформаторским операм, особенно к «Альцесте» и «Ифигении в Тавриде». В любом случае этот мотет — позднее сочинение Глюка, проникнутое глубоко личными мыслями о смерти.

Несмотря на постоянно плохое самочувствие, Глюк умер довольно внезапно. Это случилось вечером 15 ноября 1787 года. По свидетельству жены Глюка, ещё за день до этого ничто не предвещало близкого конца. В письме от 18 ноября 1787 года их общему другу, французскому философу Франсуа Антуану де Лассалю, Марианна Глюк вспоминала:

«В среду, четырнадцатого числа сего месяца, когда мы ехали в карете, между полуднем и часом дня у него случился апоплексический удар. Ему тотчас пустили кровь, и казалось, что он полностью оправился. Но в четверг после второго удара он лишился речи, зрения и был парализован на левую сторону. В тот же день, 15 числа сего месяца, в четверть восьмого вечера, он скончался».

О последних днях Глюка существуют и другие рассказы, возможно, анекдотического свойства. В частности, в книге Антона Шмидта говорится о том, что последний инсульт, настигший Глюка 15 ноября, был спровоцирован его опрометчивым поступком. В этот день он якобы принимал у себя дома двух друзей, приехавших из Парижа (имена этих друзей остались неизвестными, что само по себе несколько подозрительно). Пока фрау Марианна вышла из дома, чтобы заказать карету для обычной недолгой ежедневной прогулки, Глюк, оставшийся с гостями, выпил крепкого ликёра, что было ему категорически запрещено врачами, и попросил друзей не рассказывать об этом жене. Прогулка в карете должна была длиться не более получаса, но спустя всего лишь пятнадцать минут Глюк был доставлен домой в безнадёжном состоянии. Он уже не узнавал близких, и к семи часам вечера стало ясно, что конец близок. При нём находились жена и срочно вызванный ею Сальери, который присутствовал при последних часах учителя и сам закрыл ему глаза.