Глыбухинский леший - [37]

Фому тянуло кинуться к Лизке, но было неловко делать это при людях, и он молчал. Вслушавшись в последнюю фразу Витухтина о растрате в сельпо, он невольно прикинул в уме: из этих денег, должно быть, не меньше, чем с четверть сотни забрала Лизавета тайком от него на еду и на водку. Тоскует в любви к Игнату… от этого — пьет. А денег у бабы мало. Вот и брала их у Катерины под честное слово, это уже непременно…

— А поскольку мы в районе пока не в состоянии подыскать для Тайболы нового продавца, то и выходит, что местные жители вынуждены ходить за товаром в Завозное за четырнадцать километров! — недовольный молчанием Фомы, продолжал товарищ Витухтин таким строгим топом, будто ставил это хозяину избы на вид за его недостойные упущения. — В виде исключения, райпотребсоюз разрешил временно доверить магазин кому-либо из местных. Товарищ Поддужный рекомендует на это вас…

Голубан почти не прислушивался к тому, что обстоятельно и строго внушал ему товарищ Витухтин. Все его внимание ушло туда, где валялась пьяная Лизка. Полежав неподвижно с минуту, она пыталась подняться на непослушные ноги, но вновь бессильно валилась в размытое ручьем торфяное болотце. За ней темнела кромка хвойного леса, над лесом синело чистое, еще ясно освещенное солнцем небо.

— Чего ты туда уставился, говорю? — окончательно рассердившись, привстал и заглянул в окно Поддужный. — Ему говорят про дело, а он и не слышит!

Стыдясь обнаружить растущее беспокойство, Голубан кивком указал на окно:

— Да вон, вишь, баба моя в болотину повалилась.

— Да ну тя! Значит, опять?

Поддужный вгляделся:

— Верно!

И не то упрекая, не то одобрительно засмеялся:

— Могучая баба твоя Лизавета. Который раз за последний месяц она в эту лужу, как выпьет, так спать ложится.

— Может, пойти помочь? — нерешительно предложил, товарищ Витухтин.

— Ништо! — рассердившись на Лизку и на себя, а особенно на Поддужного и Витухтина, сующихся не в свои дела, отрезал Фома. — Когда отоспится, сама прилет.

Лизка снова попробовала привстать, не удержалась, свалилась на бок, повозилась в грязи и, как видно, найдя положение свое удобным, окончательно успокоилась а притихла.

Фома отвернулся, обмял непослушными пальцами сигарету и закурил.

Откуда у Лизки деньги на водку? — вернулся он к прежним мыслям. — И в остальном недостатка нет. Явное дело: брала у Катюшки в долг. И она брала, и другие бабы «под запись» брали. Потому-то и набежало этих сто семьдесят два рубля! Многие бабы в деревне «под запись» живут: мужья — кто в Завозном на лесобирже, кто в тайге на лесоучастке, а кто — рыбачит. Заработок большой, да в дом-то приносят мало: чуть где получка, так дым коромыслом! Иной все до нитки спустит. Вот и приходится этим бабам брать у Катюшки Братищевой в долг. А время придет отдавать — забудут:

«Вроде я этого, Катенька, не брала? Ты лишнее записала»…

«Ох, ты уж, Катенька, запиши, а то мужик мой вернулся нынче совсем пустой»…

«Ты уж, голубка, еще чуток погоди»…

«И с меня, Катерина, тоже»…

Одна да другая, вот вам и сто семьдесят два рубля семнадцать копеек! Теперь из-за них хорошую девку будут судить…

— Так как же, Фома Федосеич? — перебил тревожные мысли Поддужный.

— Да так, пожалуй, смогу, — проникнувшись невольной жалостью к Катерине, а главное — чтобы отделаться от настойчивых уговоров, неожиданно для обоих вдруг согласился Фома. — Временно можно и попытаться. Временно, говорю. Пока не привыкну к протезу и сам на ноги снова, как следует, не встану, — добавил он, оправдываясь перед самим собой.

— Ох, выручил! Вот уж да! — обрадовался Поддужный.

Сильно хлопнув Голубана по плечу, он на мгновение как бы даже залюбовался будущим продавцом: лицо — моложавое, без морщин, густые светлые волосы лихо лежат вразлет. Могучий мужик, надежный!

— А я совсем не тебя хочу выручить, — покосился Фома на улыбающегося бригадира. — Катюшке надо помочь, А то ведь бабы у нас какие?» «Катенька, запиши… Катенька, погоди!» А грузчики из райпотреба, вроде пьянчужки Ефима, только и зыркают, как бы чего стянуть во время развозки товаров по магазинам.

— Не знаю уж, как там бабы с твоим Ефимом, а только нас ты выручишь крепко. Уж поторгуй!

— Только вот торговать я, конечно, по правилам не умею.

— Как сможешь. Главное, чтоб начать!

— Потом и меня под суд?

— С тобой нашим бабам будет не сладко! — подлаживаясь, усмехнулся Поддужный. — Тебя не скоро под суд отдашь!

— Это уж так! — согласился Фома. — Все до грамма надо там перевесить. Акт по форме составить…

— Само собой!

— А я уж, как выйдет. На запись давать и капли не буду. Да может, заставлю баб кое-что из долгов припомнить.

— И то! — поддержал Поддужный. — Значит, договорились?

— На время, — без радости подтвердил Голубан. — Пока Катерина Братищева не вернется.

Витухтин поджал суховатые губы:

— Вряд ли она вернется. Доверие навсегда потеряла.

— Ништо! — упрямо сказал Фома. — Думаю, что вернется. Вина тут, видать, на всех. Доверилась — и пропала.

4

Когда Витухтин с Поддужным ушли, Голубан притащил из сеней корыто, нагрел в ведре горячей воды, разбавил ее водой из кадушки. Потом приладил к ноге сверкающую белизной, скрипучую деревяшку.