Глыбухинский леший - [17]

Мужик закурил.

— А что, дед, не спишь? На новом-то месте, видать, не спится?

— Не спится.

— Известное дело. Когда с непривычки, оно всегда. А надо спать.

Он глянул вверх:

— Похоже, давно уже за полночь.

Над ними вздымалось звездное беспокойное небо. Тысячи звезд-светляков трепетали там, напрасно силясь вырваться из клейкой, тягучей мглы, разлитой над землей повсюду. Целые скопища их дергались и кружились в молчании. А те, у которых уже не осталось сил, чтобы жить, замерли и притихли. Мертвые массы их протянулись через небо блеклой полосой Млечного Пути, по краю которого широко и полно плыла латунная, неживая луна.

— Ух, мир-то, Яков, каков! — восхищенно заметил дед, вслед за мужиком оглядев далекое небо. — Умом понять невозможно, как он хорош! Только когда вот так вот взглянешь, когда сразу захолонет у тебя в груди, тогда и поймешь.

— Хм… скажешь тоже! — Яков снисходительно усмехнулся. — А чего понимать? Мир как мир, все одно и то же. То лето, а то зима. То дождь, а то ведро.

— Это и славно, что дождь и ведро! — по-прежнему восхищенно сказал старик. — Человеку, который с понятием, до невозможности хорошо поглядеть на это. Девять десятков живу, а все не могу привыкнуть.

— Скоро привыкнешь, — со значением пообещал Яков. — Как хватит кондрашка, как ляжешь рядом со своей Дарьей, так и привыкнешь.

— Это уж да.

— Был тут — и нету!

— Другие будут. И что ведь особенно хорошо? — ничуть не расстроенный грубыми словами Якова, оживился дед. — То хорошо, что люди все лучше мир этот видят и понимают. Теперь, вон, луна вполне нам известна. А скоро, глядишь, другие планеты узнаем через луну.

— На кой они нам?

— На кой тебе, например, Печора или Москва? Обошелся бы своей избой. Однако — не обойдешься?! Так же и тут. Вон Виктор рассказывал, будто умные люди стали думать теперь не только о том, куда запустить наш спутник, но и о том, чтобы в будущем оторвать всю землю от солнца, поскольку оно потухнет, да и поплыть на ней вон туда! — Он указал на скопление звезд. — Вроде как на хорошей моторке: дал газ — и поехал!

Яков пренебрежительно сплюнул:

— Придумают тоже! Тут с одним погребом ума не приложишь, как быть, а они про целую землю. Блажь! Все Зуевы с блажью, — добавил он почти ожесточенно. — Баба моя об этом правильно говорит. Тут об делах надо думать, а они…

Звякнула цепью Низька, послышались легкие шаги. Елена вполголоса спросила:

— Чего задержался? Все, что ли? А это кто? — Она остановилась. — Дед?

— Он! — благодушно ответил Яков. — Вот стоим, разговариваем…

— Как же ты? — В тонком голосе Елены прорезалась злая нотка. — Ты сюда разговаривать, что ли, шел?

— Зря не шуми, — успокоил Яков. — Мы с дедом договорились, как на мирной конференции: за погреб свой он не держится. Лазить туда не будет. Так что пускай все в нем остается, как было.

— Совсем сдурел! В одном в нем, что ли, дело?

— В других тем больше, — заупрямился Яков. — Если, к примеру, Виктор приедет в то воскресенье на час, на два… ну и что? В погребе, чай, ни что-нибудь этакое, — с нажимом, чтобы Елена поняла, о чем идет речь, добавил Яков, — а разный частик, который для городу. Щуки, язишки, всякая мелочь.

Елена, как кошка, сердито фыркнула, строго велела:

— Поди-ка сюда, — и, повернувшись первая, почти бегом двинулась к своему дому.

О чем она говорила с Яковом с глазу на глаз, Онисим не знал. Но уже утром отметил про себя, что Яков, и в особенности Елена, стали явно сторониться его. Яков, наверное, потому, что боялся строгой Елены, а та повела себя так, будто деда и нет на свете, а если он где-то и мельтешит, то тем хуже для него: Зуевым отныне объявлена жестокая, непримиримая война.

Даже щенка, который чуть что опрометью бежал к старику, радостно тыкался ему в ноги, валился на спину и довольно урчал, когда приветливый старик брал его на колени, щекотал за ушами, — даже этого общительного пузана, предварительно избив за симпатию к деду, Елена перестала пускать на участок соседа.

Привязанный рядом с долбановским крыльцом к колу, щенок целыми днями жалобно скулил или тоненько лаял, заставляя нервную Низьку метаться возле конуры.

10

Как-то днем, таясь от старика за углом сарая, Елена отцепила Низьку.

Не сразу поняв, для чего ее отпустили, сука нерешительно завертелась на месте. В последний раз их с Цыганом отпускали весной, в мае, и они целых два дня носились тогда по всей усадьбе, на луговине и на речном берегу, свободные и счастливые. Теперь ее отцепили одну, а надобности в Цыгане она еще не испытывала, поэтому вначале, то прыгая, то припадая к земле, закрутилась возле хозяйки, счастливая уже оттого, что цепь не тянет ее за ошейник, что можно лизнуть неласковые хозяйские руки, попрыгать возле нее.

Потом она услышала тоненький вой щенка и бросилась к нему. Но хозяйку такое поведение собаки не устраивало. Ей нужен был устрашающий, зубастый зверь, и она погналась за Низькой с палкой в руке.

Собака опрометью кинулась со двора за сарай — и тут увидела старика. Подцепив дужки ведер коромыслом и водрузив все это на худенькое плечо, он собрался идти за водой на речку. Яростно всхрапнув, почти задохнувшись от злости, Низька в несколько прыжков пересекла расстояние, разделявшее их, с ходу кинулась на Онисима, сбила его с ног и впилась зубами в руку.