Глядя на солнце - [11]
— Тут нужна большая смелость.
— Никакой смелости. И вообще глупо, да и в любом случае нерасчетливо. Один ихний за один наш — невыгодное соотношение.
— Ну а теперь как? — Джин немножко удивила себя таким вопросом.
— Да, вот теперь. Немножко более реалистично. И немножко более нерасчетливо. Теперь я хотел бы получить свое так, как многие пилоты — особенно самые молодые — получили его в начале, в тридцать девятом, в сороковом.
Такую вот замечаешь странность. Нельзя стать лучше, не накопив опыта, но когда ты накапливаешь опыт, тебя скорее всего и собьют. И всегда по возвращении с задания вы недосчитаетесь самых молодых. А война продолжается, и в эскадрилье старшие становятся старше, а молодые становятся моложе. И тут кое-кого из старших забирают, потому что они слишком ценные, чтобы их потерять, и ты кончаешь менее опытным, чем начинал.
Ну да не важно. Вообразите, вы очень высоко, по-настоящему высоко. Когда подымаешься выше двадцати пяти тысяч футов, ты словно в совсем другом мире. Для начала жуткий холод, и самолет реагирует по-другому. Набирает высоту медленно, и он планирует в небе, потому что воздух такой разреженный, что винтам не хватает опоры, и он чуть соскальзывает, когда пробуешь его выровнять. А тут плексиглас запотевает, и видишь ты плохо.
Вылетов у тебя за спиной немного, но напугаться ты успел, и ты набираешь высоту. Набираешь высоту прямо к солнцу, потому что думаешь, что так безопаснее. А там вверху все много ярче, чем ты привык. Ставишь ладонь перед лицом и раздвигаешь пальцы — самую чуточку, и щуришься сквозь них. И продолжаешь набирать высоту. Ты щуришься сквозь пальцы на солнце и замечаешь, что чем ближе поднимаешься к нему, тем тебе становится холоднее. Надо бы встревожиться, но ты не чувствуешь тревоги. Не чувствуешь, потому что ты счастлив. А счастлив ты потому, что происходит маленькая утечка кислорода. Ты не подозреваешь, что что-то не так; твои реакции замедляются, но тебе они кажутся нормальными. И тут ты чуточку слабеешь, не поворачиваешь голову, не осматриваешься, как следовало бы. Ты не чувствуешь боли и даже холода не чувствуешь, потому что все твои чувства утекали вместе с кислородом. Ты чувствуешь себя СЧАСТЛИВЫМ и все.
И тут происходит одно из двух. Либо тебя накрывает «Мессер» — быстрая очередь, вспышка пламени и все кончено — чисто и мило. Или же ничего не происходит и ты продолжаешь набирать высоту в разреженном голубоватом воздухе, глядя на солнце сквозь пальцы, твой плексиглас оброс инеем, но внутри ничего, кроме тепла и счастья, и ни единой мысли у тебя в голове, а потом твоя рука опускается, а потом опускается твоя голова, и ты даже не замечаешь, что это конец…
Ну как, как можно на это ответить, думала Джин. Нельзя же закричать «остановитесь!», будто Проссер самоубийца, влезший на перила моста. И неловко было бы сказать, что тебе все это кажется прекрасным и смелым, пусть тебе и правда кажется именно так. Приходится просто ждать, пока он не скажет еще что-то.
— Иногда я думаю, что меня больше не следует допускать к полетам. Я словно вижу, как рано или поздно сделаю это. Когда с меня хватит. А сделать это надо, естественно, над морем, иначе можешь упасть на чей-то огород. И помешать им Вскапывать Во Имя Победы.
— Так не годится.
— Так не годится и очень.
— И… С вас же пока еще не хватит. — Джин хотела задать мягкий вопрос, но на половине спаниковала, и фраза получилась начальственной и категоричной. В ответ тон Проссера ожесточился.
— Ну, слушательница вы хорошая, мисси, да только вы ничегошеньки не знаете. Ничегошеньки.
— Ну хотя бы я знаю, что не знаю, — сказала Джин к собственному удивлению и его тоже, потому что ядовитость сразу же исчезла из его тона. Он продолжал словно в каком-то трансе:
— Там вверху все ведь совсем иначе, понимаете. То есть когда вы налетали столько, сколько я, то вдруг обнаруживаете, что можете вдруг совершенно отключиться на минуту или около. Что-то такое с нервами, думается — столько времени в напряжении, и уж если расслабишься чуточку, то кажется, будто навсегда. Если хотите послушать и смешных историй, вам следует послушать ребят с летающих лодок.
А хочет она слушать смешные истории? Нет, если они про жестянки из-под галет и головки одуванчиков. Но Проссер не дал ей времени ответить «нет».
— Один мой кореш, он летал на «Каталинах». Так они несут дежурство по двадцать, двадцать два часа подряд. Побудка в полночь, завтрак, взлет в два часа ночи, а возвращаются не раньше восьми-девяти вечера. Часами кружат над одним и тем же участком моря, такое вот ощущение. И даже не управляют, почти все время на автопилоте. Только пялятся на море, выглядывают подлодки и ждут, когда можно будет выпить чаю. Вот тут-то глаза и начинают выкидывать всякие штучки. Так этот мой кореш рассказывал, как кружил он над Атлантикой, и ничего не происходило, и вдруг он рванул ручку на себя. Подумал, что прямо впереди гора.
— Может, это было облако, похожее на гору.
— Нет. После того как он выровнялся, а они там все обложили его, что их чай расплескали, он хорошенько осмотрелся. И ничего, ни облачка в небе… абсолютная ясность. А другой парень, с которым я разговаривал, так у него еще чуднее получилось. Вот догадайтесь. Он был в четырехстах пятидесяти милях от западного побережья Ирландии, летит себе, а потом посмотрел вниз, и что же он видит? Видит человека на мотоцикле, который катит себе, будто в воскресный день.
Лауреат Букеровской премии Джулиан Барнс – один из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии, автор таких международных бестселлеров, как «Англия, Англия», «Попугай Флобера», «История мира в 10/2 главах», «Любовь и так далее», «Метроленд», и многих других. Возможно, основной его талант – умение легко и естественно играть в своих произведениях стилями и направлениями. Тонкая стилизация и едкая ирония, утонченный лиризм и доходящий до цинизма сарказм, агрессивная жесткость и веселое озорство – Барнсу подвластно все это и многое другое.
«Не просто роман о музыке, но музыкальный роман. История изложена в трех частях, сливающихся, как трезвучие» (The Times).Впервые на русском – новейшее сочинение прославленного Джулиана Барнса, лауреата Букеровской премии, одного из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии, автора таких международных бестселлеров, как «Англия, Англия», «Попугай Флобера», «Любовь и так далее», «Предчувствие конца» и многих других. На этот раз «однозначно самый изящный стилист и самый непредсказуемый мастер всех мыслимых литературных форм» обращается к жизни Дмитрия Шостаковича, причем в юбилейный год: в сентябре 2016-го весь мир будет отмечать 110 лет со дня рождения великого русского композитора.
Впервые на русском – новейший (опубликован в Британии в феврале 2018 года) роман прославленного Джулиана Барнса, лауреата Букеровской премии, командора Французско го ордена искусств и литературы, одного из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии. «Одна история» – это «проницательный, ювелирными касаниями исполненный анализ того, что происходит в голове и в душе у влюбленного человека» (The Times); это «более глубокое и эффективное исследование темы, уже затронутой Барнсом в „Предчувствии конца“ – романе, за который он наконец получил Букеровскую премию» (The Observer). «У большинства из нас есть наготове только одна история, – пишет Барнс. – Событий происходит бесчисленное множество, о них можно сложить сколько угодно историй.
Впервые на русском — новейший роман, пожалуй, самого яркого и оригинального прозаика современной Британии. Роман, получивший в 2011 году Букеровскую премию — одну из наиболее престижных литературных наград в мире.В класс элитной школы, где учатся Тони Уэбстер и его друзья Колин и Алекс, приходит новенький — Адриан Финн. Неразлучная троица быстро становится четверкой, но Адриан держится наособицу: «Мы вечно прикалывались и очень редко говорили всерьез. А наш новый одноклассник вечно говорил всерьез и очень редко прикалывался».
Казалось бы, что может быть банальнее любовного треугольника? Неужели можно придумать новые ходы, чтобы рассказать об этом? Да, можно, если за дело берется Джулиан Барнс.Оливер, Стюарт и Джил рассказывают произошедшую с ними историю так, как каждый из них ее видел. И у читателя создается стойкое ощущение, что эту историю рассказывают лично ему и он столь давно и близко знаком с персонажами, что они готовы раскрыть перед ним душу и быть предельно откровенными.Каждый из троих уверен, что знает, как все было.
Впервые на русском – новейший роман современного английского классика, «самого изящного стилиста и самого непредсказуемого мастера всех мыслимых литературных форм» (The Scotsman). «„Элизабет Финч“ – куда больше, чем просто роман, – пишет Catholic Herald. – Это еще и философский трактат обо всем на свете».Итак, познакомьтесь с Элизабет Финч. Прослушайте ее курс «Культура и цивилизация». Она изменит ваш взгляд на мир. Для своих студентов-вечерников она служит источником вдохновения, нарушителем спокойствия, «советодательной молнией».
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.