Глубокие раны - [108]

Все это звучало логично. Мотив убийства со стороны Зигберта и Ютты Кальтензее, который ни Пия, ни Боденштайн не считали достаточно серьезным, после этого и вовсе растворился в воздухе.

— Вы знаете Катарину Эрманн? — спросила Пия.

— Конечно. — Зигберт кивнул. — Катарина и моя сестра Ютта близкие подруги.

— Почему фрау Эрманн получила от вашего отца доли участия в фирме?

— Это мне неизвестно. Катарина практически выросла в Мюленхофе. Я предполагаю, что мой отец хотел таким образом разозлить мою мать.

— Вам известно, что Катарина Эрманн имеет близкие отношения с доктором Риттером, бывшим ассистентом вашей матери?

Крутая складка недовольства обозначилась между бровями Кальтензее.

— Нет, мне это неизвестно, — сказал он. — К тому же мне безразлично, что делает этот человек. У него ужасный характер. К сожалению, моя мать слишком долго не могла понять, что он всегда пытался настроить ее против семьи.

— Он пишет биографию вашей матери.

— Он ее уже написал, — скорректировал фразу Кальтензее с холодком в голосе. — Наши адвокаты запретили ему это. Кроме того, при завершении деловых отношений с матерью он в договорной форме обязался не разглашать сведения обо всех внутренних делах семьи.

— Что произойдет, если он нарушит данный договор? — спросила с любопытством Пия.

— Последствия будут для него чрезвычайно неприятными.

— Почему вы, собственно говоря, возражаете против написания биографии вашей матери? — спросил Боденштайн. — Она заметная женщина с богатой событиями жизнью.

— Мы вообще не имели ничего против этого, — ответил Кальтензее. — Но моя мать сама хотела найти себе биографа. Риттер высосал из пальца всякие немыслимые вещи с одной-единственной целью — отомстить моей матери за допущенную в отношении его несправедливость.

— Например, то, что Гольдберг и Шнайдер раньше были нацистами и жили под чужим именем? — спросила Пия.

Зигберт Кальтензее опять непринужденно улыбнулся.

— В биографиях многих успешных предпринимателей послевоенных лет вы часто можете найти связь с нацистским режимом, — возразил он. — Мой отец тоже, без сомнений, извлек некую выгоду из войны, ведь его фирма была военным предприятием. Нет, этого не может быть.

— Почему же? — спросил Боденштайн.

— Риттер пустил в ход страшные спекуляции в виде клеветнических измышлений и омерзительного поклепа.

— Откуда вы это знаете? — поинтересовалась Пия.

Зигберт пожал плечами и замолчал.

— До нас дошли слухи, что тогда вашего брата Эларда заподозрили в том, что это он столкнул вашего отца с лестницы. Риттер тоже пишет что-то об этом в своей книге?

— Риттер пишет не книгу, — возразил Кальтензее. — Кроме того, я до сего времени думаю, что это сделал Элард. Он всегда терпеть не мог моего отца. То, что он получил доли участия в фирме, — это чистое издевательство.

Его внешняя самоуверенность дала первые трещины. Чем была обусловлена его очевидная неприязнь к своему сводному брату? Была ли это ревность к его внешности и его успеху у женщин или за этим крылось что-то иное?

— Строго говоря, Элард не имеет отношения к семье. Тем не менее уже десятки лет он, как само собой разумеющееся, получает барыши от моей работы, которая в его глазах является не достойной уважения деятельностью, а лишь бессмысленной охотой за презренным металлом. — Он злобно рассмеялся. — Я бы посмотрел, как мой высокоинтеллектуальный и тонко чувствующий брат обошелся бы без денег и каких-либо прочих средств, рассчитывая только на самого себя. Господин профессор искусствоведения вообще-то не особенно приспособлен к жизни.

— Как и Роберт Ватковяк? — спросила Пия. — Вас совершенно не тронула его смерть?

Зигберт поднял брови и вновь надел на себя маску безразличия.

— Если честно, то нет. Я достаточно часто стыдился того, что он мой сводный брат. Моя мать долго относилась к нему снисходительно.

— Может быть, потому, что он был ее внуком, — заметил Боденштайн вскользь.

— Что вы сказали? — Кальтензее выпрямился.

— В последние дни мы получили немало информации, — ответил Боденштайн. — Среди прочего нам стало известно, что вы являетесь отцом Ватковяка. Его мать работала горничной у ваших родителей. После того как они узнали о ваших не соответствующих их социальному положению отношениях, вас отправили в Америку, а ваш отец взял эту оплошность на себя.

После такого заявления Зигберт Кальтензее буквально потерял дар речи. Он нервно провел рукой по лысине, поднялся и пробормотал:

— Боже мой… У меня действительно была интрижка с горничной моих родителей. Ее звали Данута, она была года на два старше меня и выглядела очень привлекательной. — Он ходил по кабинету взад и вперед. — С моей стороны это были серьезные отношения, как обычно бывает, когда вам шестнадцать лет. Мои родители, разумеется, не были в восторге и отправили меня в Америку, чтобы я отвлекся от своих мыслей.

Внезапно Зигберт остановился.

— Когда я, спустя восемь лет, закончив университет, вернулся домой с женой и дочерью, я уже совершенно забыл Дануту.

Кальтензее подошел к окну и стал смотреть в него. Думал ли он обо всех тех протестах и упущениях, которые привели его мнимого сводного брата сначала в преступный мир, а затем и к смерти?