Глиняный мост - [80]

Кэри стиснула его со всей мочи.

Люди шли мимо, видели, но никому не было до них дела. Ее ступни на его кедах.

Что она сказала в озерцо его ключицы.

Он чувствовал балки ее худых боков – те же, в общем, строительные леса, – пока она стискивала его, яростная и одинокая:

– Я скучала по тебе, ты знаешь?

Он сжал объятия, и это было больно, но им нравилось; и мягкость ее груди спрессовалась до твердого.

– Я тоже скучал, – сказал он.

Потом они ослабили зажим, и Кэри спросила:

– Позже?

И:

– Конечно, – сказал он, – я приду.

Они оба придут и не нарушат правил – не отступят от порядка и обычая; не обсуждаемого, но всегда интуитивно известного. Она будет щекотать Клэя, но без продолжения. Вместо продолжения она расскажет ему все, да только не сообщит, что самым лучшим было стоять на его ступнях.

Искатели

В прошлом остались застывающие факты.

Наша мать умерла.

Отец сбежал.

Примерно через неделю после этого Клэй отправился его искать.

В те дни что-то накапливалось в нем час за часом, но что это было, он не понимал: как тревога перед футбольным матчем, только тут она, казалось, никогда не пройдет. Может, разница состояла в том, что не было никакого матча, который ты можешь отыграть. Ты выбегаешь на поле; игра начинается, игра заканчивается. А здесь было не то. Начинается бесконечное.

Как и все мы, Клэй испытывал по отцу странную поношенную тоску.

Тосковать по Пенни было тяжело.

Но мы хотя бы знали, что с этим делать: красота смерти – она окончательна. С отцом же возникало слишком много вопросов, и мысли были гораздо опаснее.

Как он мог нас бросить?

Куда отправился?

Жив ли?

В то утро через неделю, поняв, что не спит, Клэй встал и оделся. И быстро вышел из дому: ему требовалось заполнить эту пустоту. Реакция его была внезапной и простой.

Он вышел на улицу и побежал.

* * *

Как я говорил, он вопил: «Пап! ПАПА! ГДЕ ТЫ, ПАП?!»

Но кричать у него не хватало сил.

Утро было по-весеннему прохладным.

Выскочив из дому, он несся что было мочи, потом шел в предрассветных сумерках. От страха и возбуждения он не соображал, куда бежит. И, принявшись безмолвно выкликать отца, скоро понял, что заблудился. Ему повезло, он нашел дорогу домой.

В момент его появления я стоял на крыльце.

Я спустился и взял его за ворот.

Одной рукой притянул к себе.

Как я сказал, мне недавно исполнилось восемнадцать.

Я думал, что должен и вести себя как взрослый.

– С тобой все нормально? – спросил я, и он кивнул.

Волнение в животе ослабло.

Во второй раз, на следующий день, я уже не был столь великодушным: я опять схватил его за ворот, но теперь протащил до крыльца.

– Ты чего это придумал? – говорил я при этом. – Ты чего, блин, творишь?

Но Клэй был доволен, и с этим ничего поделать не мог: он снова на миг пригасил свою тревогу.

– Ты меня слушаешь вообще?

Мы остановились у порога.

Ноги у него были босые и грязные.

Я сказал:

– Ты должен дать слово.

– Какое слово?

Только тут он заметил внизу, между пальцами, кровь, будто ржавчину; ему понравилось, он улыбнулся своим ногам, эта кровь пришлась ему по душе.

– Угадай, сцуко! Такое, что не исчезать, блин!

Хватит и того, что исчез тот.

Я так подумал, но еще не сказал вслух.

– Ладно, – сказал он. – Не буду.

Клэй обещал.

Клэй соврал.

Он исчезал каждое утро неделю за неделей.

Бывало, мы все собирались и отправлялись на поиски.

Сейчас я не понимаю зачем.

Никакой особой опасности ему не угрожало – в худшем случае опять заблудился бы, – но это почему-то казалось важным: помогало держаться. Мы лишились матери, потом отца и не могли себе позволить потерять еще кого-нибудь. Такого мы не допустим. Но при этом мы, конечно, с ним не церемонились: вернувшись с отбитыми ногами, Клэй попадал в руки Генри и Рори.

Уже тогда трудность заключалась в том, что, как бы мы его ни долбили, навредить ему было невозможно. И, как бы мы ни держали, его было не удержать. На следующее утро Клэй опять исчезал.

Один раз мы сумели его найти на улице.

Вторник, семь утра.

Я уже опаздывал на работу.

Было прохладно и облачно, и приметил его Рори. Мы отошли на несколько кварталов на восток, до перекрестка Рохилья и Гидроген-авеню.

– Вон! – воскликнул Рори.

Мы гнались за ним до Аякс-лейн, с ее стеной молочных ящиков, и впечатали его в забор; я насажал в большой палец кучу холодных серых заноз.

– Черт! – закричал Генри.

– Что?

– Кажись, укусил!

– Да не, это моя пряжка.

– Колено прижми!

Сам того не зная, в глубине души Клэй тогда поклялся: он больше никогда не даст так себя обездвижить или, по крайней мере, сделать это будет совсем не просто.

Однако в то утро, когда мы волокли его по улицам домой, Клэй допустил одну ошибку.

Он думал, все закончилось.

Но нет.

Если за все те минувшие месяцы Майкл Данбар не смог протащить его по дому – что ж, я помогу: я прогнал его по коридору, швырнул с заднего крыльца и шарахнул о стену приставной лестницей.

– Вот, – сказал я ему. – Лезь.

– Что, на крышу?

– Лезь без разговоров, или я тебе ноги переломаю. Посмотрим, как тогда побегаешь…

Его сердце провалилось еще ниже, потому что, выбравшись на конек крыши, он увидел именно то, что я ему хотел показать.

– Ну, дошло до тебя? Видишь, какой город огромный?

Это напомнило ему о случае пятью годами раньше, когда он хотел делать работу обо всех существующих в мире спортивных играх и попросил у Пенелопы чистую тетрадь. По его представлениям, нужно было только сесть и записать названия всех игр, какие он только знал, но на середине первой страницы, записав жалких восемь пунктов, Клэй понял, что затея безнадежна. И так же теперь он понял вот что.