Глиняный мост - [81]

Город разрастался.

Куда ни посмотри, это было видно.

Город огромен, тяжек и чудовищен. К нему подходили любые слова, какие Клэю только приходилось слышать, когда описывали такое, что нельзя превозмочь.

На пару секунд я даже почти пожалел о сделанном, но нужно было вбить ему в голову.

– Ты можешь бегать, сколько хочешь, пацан, но ты его не найдешь.

Я окинул взглядом ближние кварталы: бесчисленные скаты крыш.

– Он ушел, Клэй, он нас убил. Прикончил.

Я заставил себя это сказать. Заставил себя это принять.

– От того, чем мы были, ничего не осталось.

Небо было серым, как одеяло.

Вокруг ничего, кроме города.

Рядом со мной пацан и его ступни.

«Он нас убил» повисло между нами, и мы как-то поняли, что это реальность.

В тот день и родилось это прозвище.

Лошадь из Риверайны

С того случая на стоянке в Хеннесси возникло и стало развиваться что-то новое. С виду все казалось обычным, зима шла своим чередом – темные утра, прозрачное солнце – и мост, и неустанная стройка.

Кэри постоянно выступала, выиграла четыре скачки, так что всего за ней уже числилось шесть побед. Как правило, она выбиралась из радио; Клэй любил, сидя возле него, представлять себе ее. Еще было три третьих места, но ни одного второго. Эта девчонка не способна была прийти второй.

По средам, если не было Майкла, Клэй особенно скучал; и он брал приемник и ларец и шел в лес за рекой. Брал в руку зажигалку и прищепку. Улыбался утюгу и перу. Сидя среди опавших лоскутьев коры, похожих на заготовки или отливки для частей тела: руки, неудавшиеся локти. Иногда он вскакивал на последнем фурлонге: «Вперед, Кэри, финиш».

Вереницы лошадей: Кама, Наруи и Энгадин.

(Везло ей, похоже, на географические клички.) Газонокосильщик. Монархист.

Иногда снова Война Роз. Его она приводила в руках.

Затем час настал, и появилась лошадь: один жокей выбыл из соревнований из-за вывиха плеча. И скакать пришлось Кэри. Кличку лошади дали в честь захолустного городка в Риверайне – и скоро все для нее изменится, и изменится здешняя жизнь.

Лошадь по кличке Кутамандра.

Был август, по утрам случались заморозки. Повсюду доски, бревна, что-то сколоченное, груды блоков и камня. Они работали молча, без всяких инструментов, и было похоже, что строят трибуну для зрителей, и, может быть, в каком-то смысле так оно и было.

Клэй держал огромные доски для Майкла.

– Не так, – поправлял Майкл Данбар, – вот сюда.

Клэй сдвигал.

Часто вечером, когда отец уже уходил в дом, Клэй оставался в реке. Строгал доски, где они были неровными, притирал камень к камню, чтобы крепче сели. Бывало, Майкл приносил чай, и оба они сидели на камнях, смотрели, окруженные деревянными монолитами.

Бывало, он взбирался на кружала опалубки, которые росли с каждым днем на каждой арке. Первое было практически пробной формой (опалубка для опалубки), второе ставили быстрее и прочнее: прямо на ходу они осваивали ремесло. Он не раз думал о фотографии: знаменитое фото Брэдфилда, инженера, спроектировавшего Плечики. Огромная арка почти сошлась, и он стоит, опираясь ногами на ее крылья. А под ним проем, как смерть.

Частенько он слушал радио, или они крутили кассету. На ней было много знаменитых хитов, но Клэй больше всех любил «Вьючное животное» – может быть, в честь Ахиллеса, но вероятнее – призыв к Кэри. Она была зарыта среди этих песен.

Потом пришла последняя суббота месяца, и радио настроили на волну скачек; в шестой скачке случилась неприятность в стартовом боксе. С лошадью по кличке И-вот-ты-мечтаешь. Жокеем был Фрэнк Элтам, а лошадь, испугавшись чайки, наделала немало шума. Элтам справился и удержался в седле, но, когда он думал, что все позади, жеребец последний раз вскинулся, и готово – плечо.

Конь ободрал бока, но остался в строю.

Жокея увезли в больницу.

А в последней скачке дня он должен был скакать на довольно перспективной лошади – пробивном новичке Кутамандре, и ее владелец пришел к тренеру за лучшей заменой, какую только тот мог предложить.

– Никого под рукой. Вот все, кто у меня есть.

Опытные жокеи уже были расписаны: оставалось только выбирать из учеников.

Старый Макэндрю окликнул через плечо владельца:

– Эй, Кэри!

А та рвалась в бой.

Получив красно-зелено-белые шелка, она прошагала прямиком в Сортир – так называли женскую жокейскую раздевалку, поскольку она им и была, бывшим туалетом, – и вышла готовая к скачке.

И она знала.

Этот конь победит.

Иногда, рассказывала она, ты это просто чувствуешь.

Макэндрю тоже это почувствовал.

Спокойно, но мертвяще властно:

– Сразу выходи вперед и не сбавляй, пока не пересечешь Глоамин-роуд.

Кэри Новак согласно кивнула.

И напутственно хлопнул ее напоследок по спине.

В Силвере, на Амахну они слушали последнее включение, и, когда Клэй бросил работу на опалубке, Майкл Данбар сообразил.

Это она.

Кэри Новак.

Вот как ее звать.

Они сидели и слушали скачку, и все вышло, как говорил старик Макэндрю: она сразу вырвалась вперед. И лидировала до конца скачки. Кутамандра был крупный, темно-гнедой жеребец. Храбрый и полный бега. Он финишировал первым с отрывом в добрых четыре корпуса.

* * *

С того момента происходило вот что.

Весь сентябрь на реке, когда Майкл возвращался с шахты, они жали друг другу руки и работали как проклятые.