Глемба - [4]

Посетители, правда, к нам наведывались исправно, и у нас от приглашений отбоя не было, так что с местными жителями мы, выходит, сдружились; однако рабочий инструмент в подмогу нам никто из них брать в руки не торопился.

С течением времени отыскались два-три старика, кто вроде бы не прочь был подрядиться, но вскоре оказалось, что работники они только на словах и к нам сбежали оттого, что даже у себя дома им работать неохота. Да и у нас-то они ковырялись до тех пор, пока не успевали накачаться палинкой, на которую я — в блаженном уповании на успешное завершение дела — поначалу не скупился. А там, побросав недоделанную работу, горе-мастера удалялись, как правило в корчму, или же мне самому приходилось выпроваживать их восвояси.

Попробовали было мы подступиться к строительной бригаде местного кооператива, но несколько строителей, после долгих уговоров вроде бы склонных пойти нам навстречу, заломили такую цену, что я, окончательно подавленный, заявил: лучше нам разойтись по-хорошему. Конечно, мы и в мыслях не держали заставлять кого бы то ни было гнуть на нас спину за здорово живешь, но нам хотелось рассеять уверенность местных жителей, будто на столичных простаках может нажиться каждый кому не лень.

Вот и выходило, что теперь все наши надежды возлагались на Глембу. Тем более что обитатели Морты, словно желая разжечь наше любопытство, расписывали Глембу как восьмое чудо света. Столяр и каменщик он такой, что под пару ему и не сыскать, и в виноделии-то он лучше всех разбирается, и в садоводстве, и колодцы роет, и телевизоры ремонтирует, даже местную киноустановку налаживает.

Однако ждали мы понапрасну — Глемба не объявился.

— Может, укатил куда? — высказал предположение кто-то из односельчан. — С ним бывает такое: сорвется ни с того ни с сего и неделями пропадает, а где — никому не ведомо.

По наущению жены я дважды самолично наведывался к Глембе, но оба раза калитка оказывалась запертой.

Он жил на окраине селения, состоящего из улочек, змеящихся вкривь и вкось, в самой верхней его части, где дома карабкаются по склону и вплотную подходят к лесу. Небольшой дворик был окружен так называемым плетнем, и ограда эта, вызывающая представление о народной архитектуре прошлых столетий, находилась в безукоризненном состоянии. То тут, то там зеленовато-коричневатые свеженаломанные прутья ярко проступали на фоне серо-бурого старого плетня, как бы подтверждая, что Глемба и в этом деле знает толк.

Чисто подметенный дворик и сверкающий ослепительной побелкой дом с зелеными оконными наличниками и камышовой крышей напоминали экспонат этнографического музея под открытым небом.

Все это подкрепляло мою уверенность, что Глемба и есть тот самый человек, кто нам нужен. Про себя я заранее решил: заплачу, сколько ни запросит. С таким умельцем грех быть прижимистым.

4

В период томительного ожидания Глембы я подметил, что хотя всяк и каждый превозносил на все лады его умелые руки и разносторонние способности к ремеслу, но, как только заходила речь о нем как о человеке, ни от кого нельзя было вразумительного слова добиться. Односельчане Глембы лишь неопределенно хмыкали, когда я пытался выспрашивать о нем… «Вроде бы человек он порядочный…» — кивали мне в ответ, не поясняя, что подразумевается под этим «вроде бы». Если же я допытывался настойчивее, то от меня попросту отмахивались или бормотали: у него, мол, шариков не хватает или, наоборот, лишний завелся. Одни говорили, что Глемба с придурью, другие считали, что он себе на уме. То мне приходилось слышать, будто котелок у него варит не хуже, чем у иного министра, а то — будто он бестолочь несусветная. Во всяком случае, из всех этих рассказов я не вынес какого-либо четкого и определенного представления о Глембе. Более того, противоречивые суждения сельчан только усиливали сумятицу в моих мыслях.

Постепенно я пришел к убеждению, что Глемба — загадка не только для меня, но и для всей округи.

И это казалось тем более непостижимым, что Глемба родился и вырос в Морте, что он прожил здесь всю жизнь, за исключением нескольких лет, проведенных в Америке. Но ведь не пребывание в Америке сделало его странным человеком — все в один голос твердили: «Он и раньше был какой-то чудной».

Однако больше всего удивило меня сообщение, что когда-то Глемба жил в нашем теперешнем доме. Я узнал об этом от своего ближайшего соседа, реформатского пастора, когда как-то воскресным днем по пути из церкви домой он остановился у забора поздороваться. Мы и прежде раскланивались друг с другом, но отношения наши не выходили за рамки сдержанной вежливости и даже некоторой скованности. По первому, беглому впечатлению пастор показался мне славным человеком, и, несмотря на разницу в мировоззрении, я чувствовал, мы могли бы сойтись и покороче. Однако он попыток к сближению не выказывал, а мне навязываться со своей дружбой тоже не хотелось.

Я занимался тем, что истреблял сорняки высотой в человеческий рост, разросшиеся вокруг дома и по всему участку, сражаясь с ними при помощи лопаты, мотыги, а иной раз и кирки, чтобы подсечь самые корни. Погода стояла слякотная, и я был по уши в грязи, пот с меня лил градом, а тоска и злость перехватывали горло: ну чем я хуже других дачников, сидел бы себе резался в карты да винцо потягивал, а тут вместо этого надрывайся в тяжкой работе, к тому же совершенно бессмысленной — сорняки уже успели отцвести и рассыпать семена, и на будущий год придется начинать войну с ними по новой.