Глемба - [6]

Я принужденно засмеялся, хотя мне, конечно, не понравилось, что он увиливает от прямого ответа.

— Да-да, — согласился я. — Домишко ветхий, но для наших запросов его можно сделать вполне пригодным…

Глемба потер свой широкий мясистый нос, медленно повернулся в мою сторону и уставился мне прямо в глаза. Взгляд его был неподвижен, но в нем угадывались насмешка, презрение и даже какая-то жалость.

— Какое там «ветхий»! — возразил он, затем отвернулся и опять окинул взглядом все вокруг. — Дом прочный, как крепость, хоть сто лет простоит.

Его слова привели меня в смущение: ведь я старался подладиться под него и теперь не знал, что сказать.

— Прочный-то, может, он и прочный, но есть тут кое-какие уязвимые места… — бессвязно бормотал я. — Суть в том, что раз уж мы этот дом купили, то хотелось бы привести его в божеский вид. Сам я, к сожалению, в таких делах не смыслю, так что, господин Глемба…

— Ничего не выйдет, — отрезал Глемба. — Меня только что прооперировали.

— Ох! — невольно вырвалось у меня, и я почувствовал к себе острую жалость.

Жена подала кофе, и на этот раз Глемба принял угощение. Он долго и основательно размешивал кофе, громко прихлебывал и с невозмутимым выражением лица выслушивал болтовню жены, а она, не зная нашего предыдущего разговора, прямо-таки размечталась вслух о будущей печке.

Тут досада моя испарилась, и все наши злоключения вдруг предстали передо мной с комической стороны.

— По-моему, тут одной печкой не обойдешься, — сказал я, дуя в чашку с горячим кофе. — Надо бы в каждую комнату по печке, и здесь, во дворе, поставить несколько штук… Печек, их сколько ни сложишь, все мало…

Жена взглянула на меня, как смотрит всегда, когда ее вдруг охватывает сомнение насчет того, правильно ли она выбрала себе спутника жизни, а потом перевела взгляд на безучастно-молчаливого Глембу, которого мой юмор оставил равнодушным — как, впрочем, и мой серьезный тон до этого.

— Есть места, где печи кладут во дворе, — кивнул Глемба.

— Но мне… хотелось бы в комнате, — робко пролепетала моя жена.

Я допил кофе, опустил ложечку в чашку и протянул жене.

— Господину Глембе сделали операцию, — сказал я. — Десять лет он не сможет класть печи.

— Какую операцию? — спросила жена с искренним сочувствием, и я поймал себя на мысли, что самому мне и в голову не пришло посочувствовать Глембе. Я слегка устыдился.

— Кишечник, — коротко ответил Глемба и тоже отдал ей свою чашку.

— Вот такие наши дела.

Я смотрел на жену и думал, что хватит с нас этих доморощенных умельцев. Заплачу, сколько ни заломят, и выпишу из Пешта мастеров-специалистов.

— Кишок оттяпали метр и десять сантиметров, — продолжал Глемба. — Операция шла три часа.

Я не знал, чего ждет от меня Глемба. Может, он хочет, чтобы я подивился его выдержке, а может, напрашивается на сочувствие. Поэтому я только и решился сказать:

— Да, многовато.

Я видел, что жена готова расплакаться. Она стояла с подносом в руках, и губы у нее задрожали, когда она спросила:

— Что же теперь с нами будет?

— Найдем выход. — Сказав это, я повернулся спиной к Глембе, давая понять, что его услуги больше не входят в число возможных вариантов. И чтобы еще явственнее подчеркнуть это, я продолжал обращаться только к жене, будто Глембы и вовсе тут не было. — Срублю к черту те две яблони, — я ткнул пальцем в сторону сада. — Сроду не видел таких чахлых деревьев. Знать бы только, кого угораздило насажать здесь эти дурацкие деревья!

— Я посадил их, — тихо сказал Глемба.

Конечно, я и сам об этом догадывался, потому и разразился такой тирадой, но сейчас разыграл удивление.

— Вы?! Ах да, вы ведь когда-то здесь жили.

Я бросил эту фразу небрежно, мимоходом, а сам тем временем суетился, хлопотал, хватался то за одно, то за другое с видом человека, у которого забот выше головы, а мысли далеки от темы разговора.

— Зачем же вы отсюда съехали, коль скоро вам удалось здесь поселиться? — спросил я и присел на корточки перед лопатой, прислоненной к стене. — Принеси-ка напильник, — сказал я жене. — Он в ящике стола… Тут такие заросли кругом, что ни один инструмент не выдерживает, — ворчал я, исследуя острие лопаты, все в щербинах и зазубринах. — Ну так в чем дело? Что ж вы переселились отсюда, раз уж получили этот дом в приданое за женой? Здесь наверняка жили зажиточные люди… Помнится, во времена моего детства в таких вот домах по соседству со священником всегда селились богатеи…

Покосившись на Глембу, я уловил очень удачный момент: мне удалось подсмотреть выражение его лица, когда он думает, будто его никто не видит. Я не знал, куда деваться от изумления, настолько изменились все его черты. Два раза подряд он оскалился, показав при этом свои здоровые зубы, и даже верхняя десна обнажилась — точь-в-точь как у рассерженного пса. Все лицо его пошло морщинами, а под глазами набухли мешки. Это зрелище длилось всего лишь мгновение, а потом лицо его опять разгладилось. Поскольку в первый момент черты его исказились как у человека, который вот-вот расплачется, у меня мелькнула мысль, что когда-то все и началось со стремления подавить слезы, а с годами перешло в такую вот вымученную гримасу, в которой он и сам, пожалуй, не отдавал себе отчета.