Глазами волка - [60]

Это был храм Асклепия. Здесь лечили, насколько это возможно в то время.

Ихневмон решительно вошёл под своды и замер, завороженный открывшимся зрелищем. Вся стена нежно-розовая стена от входа до алтаря была увешана глиняными ступнями, лодыжками, пальцами, руками, носами, ушами и глазами. Попадались и глиняные груди, выполненные с большим искусством.

Согласно обычаю, выздоровевший пациент подносил храму глиняную скульптуру в форме пострадавшего органа. Платы за визит это не отменяло.

— Чего тебе надо?— спросил Аполлодор, подходя к мальчику. Он вытирал окровавленные руки об фартук и был похож скорее на приказчика из лавки мясника, чем на члена городского совета.

Аполлодор всегда оперировал сам. Он говорил, это позволяет глубже проникнуть в человеческую натуру.

— Я бы хотел у вас учиться,— ответил Ихневмон.

— И чему ты собрался у меня учиться? Учти, у нас обеды хуже, чем у Евдокса.

— Медицине, разумеется.

— Ты же грамматику изучал.

— Я уже достаточно выучил. Помните:

Стоит многих людей один врачеватель искусный:

Вырежет он и стрелу, и рану присыплет лекарством

— Ты думаешь, я важнее Евдокса?

— Я думаю, что лекарь важнее политика.

— С чего ты это взял? Разве хоть одного лекаря избирали стратегом?

— Я слышал,— глаза Ихневмона загорелись, как всегда, когда он вспоминал очередную историю,— давным-давно, во времена войны с персами, вифинец Силен нанялся лекарем в армию Ксеркса. Он, как известно, презирал демократию и говорил, что атеняне достойны лишь рабства и даже написал какие-то письма, где обвиняет эллинов во всех мерзостях. После разгрома под Платеями Силен отстал от персидской армии, бродил по горам Беотии, клянчил хлеб и сыр у пастухов. И он нашёл такое правило — когда он начинал обличать афинян и просил у беотийцев еды, потому что причинил Атенам много зла, то пастухи лишь смеялись и говорили, что из-за войны им самим есть нечего. А стоило ему сказать, что он лекарь — и сразу же находились и лепёшки, и сыр, и вяленое мясо и даже вино. Силен, конечно, человек отвратительный, но и у него можно учиться.

61

Лик спускался в сухую ложбину. Всего несколько десятков шагов – и он ощутил, что остался один, почти беззащитный.

После небольших размышлений, он оставил в лагере и чужой лук, и свою дубинку. Какой смысл вооружаться, если идёшь на переговоры?

Невриец сразу узнал двухголовую гору. На пологой вершине стояли два каменных столба, похожие на рога. Неясно, кто их туда поставил. Может, это были киммерийцы, а может, просто игра богов.

И вот Лик снова поднимался по едва заметной песчаной тропинке. Мелкие камни кололи, крупные – обжигали. Справа захлопала крыльями куропатка.

Поворот. Скалы нависают над головой, словно каменная пасть, готовая захлопнуться в любой момент.

Он вышел на площадку у высоких, почти в человеческий рост кустарников и остановился. Дальше можно не идти. Если они в засаде, то давно его заметили

— Эй, Лунное Царство! Я пришёл с миром!— крикнул Лик в пустоту.

Молчание.

— Отведите меня к вашим вождям! Мне нужно говорить с ними.

Лик поднял пустые руки. Подмышки смердели солёным потом. Несколько часов по такой жаре — и уже весь взмок… Теперь его легко найти по запаху.

В кустах послышался шорох, кто-то вышел на тропинку у него за спиной. Лик не повернул голову и не опустил рук. Только едва заметно кивнул.

Потом чьи-то невидимые руки набросили на глаза повязку и мир пропал в темноте. Остались только звуки и ощущения.

Его взяли за руки и начали крутить, как для метаморфозы. А затем повели куда-то по невидимым тропам, изредка дотрагиваясь между лопаток кончиком копья.

Пока они шли, Лик вспоминал, что он знает о таврах и их обычаях. Это помогало отвлечься и не дать страху повод проснуться

Тавры – народ строптивый. Это не отдельное племя или народ, а общее название для всех скифов, которые предпочли жизнь на прибрежных камнях степному раздолью. Городов у них нет.

Получить их в союзники будет непросто.

Они пиратствуют с тех пор, как пришли в эти горы. Сначала разбирали корабли, выброшенные штормом на камни. Потом деревень стало больше, и тавры стали помогать морю. Они атаковали неуклюжие грузовые суда на ловких чёрных ладьях. Такие ладьи назывались камары, и вмещали два-три десятка головорезов.

Если царь Меотии или городской совет Херсонеса посылал боевой флот, тавры утаскивали кораблики вверх по течению, в горные селения.

Впрочем, Лик подозревал, что таврийское побережье кишило пиратами ещё в киммерийские времена. Уж очень место удобное. Под отвесными скалами – зубы рифов и лысины песчаных мелей. Редко-редко попадаются бухты, они так и манят случайного морехода. Там удобно устраивать засады…

Как ни странно, это гнездо пиратства стало одним из главных стражей независимости Херсонеса. Ходить из Меотии в Херсонес и обратно было небезопасно – поэтому торговые корабли выбирали другие пути.

Корабли из Херсонеса шли на запад, через Калимен до материковой Ольвии. А Меотийское царство заняло восточное побережье и земли на другой стороне пролива отошли меотийцам.

Почти каждый царь Меотии собирался присоединить вольный город к своим землям, но экспедиция всегда срывалась. Собрать и высадить армию непросто. А снабжать её ещё сложнее. Город с высокими башнями придётся осаждать долго, почти так долго, как осаждали тот город из трагедии. И всё это время армии нужна еда.