Глазами волка - [48]

— Они простые. Это в городах всё запутано.

— Человек по природе горожанин.

— С чего ты взял?

— В схолии сказали, так пишет Аристотель.

— Это мало что значит. Вот скажи, что пишет Аристотель про нас, терионов? Кто мы по природе? Горожане? Кочевники? Дикие звери?

— Про ликантропов Аристотель не пишет ничего,— поразмыслив, ответил Килон,— Или пишет в каких-то мелких книгах, которые даже Ихневмон не читал. Аристотель писал только про терионов. Так и написал, что тот, кому хватает самого себя — либо божество, либо терион — то есть зверь.

Лик обернулся. Скифы уже справились с огнём, закончили с трофеями и снова собирались во дворе. Многие так и остались в волчьем виде.

— Я думаю, у нас будет ещё время обсудить Аристотеля,— сказал Лик,— Когда собрание?

— Приходите как можно раньше,— посоветовал Килон,— Лучше ждать, чем опаздывать. Народ не любит, когда его заставляют ждать.

— Мы отправляемся прямо сейчас,— Лик снова повернулся во двор и скомандовал, уже по-скифски,— Все идём на площадь! Трофеи с собой! Строй — вольный, не рассыпаться.

49

Это было славное шествие. Маэс шагал впереди, с привычным видом победителя. Вокруг — скифы, рыжие, полуголые, чумазые от сажи, с трофейными колпаками на палках. Они показались бы отрядом пленных, которых вели в порт на продажу, но лица были слишком радостные. Почти все неврийцы шли в волчьем виде, со свалявшейся мокрой шерстью.

Лик сначала был впереди, рядом с Маэсом. Но быстро выбился из сил и оказался в хвосте. Ночной бой с двумя метаморфозами высосал все силы. Он был один из самых юных в отряде и быстро затерялся среди широкоплечих товарищей.

Килон тоже шагал где-то здесь, но Лик быстро потерял товарища из вида и различал только его запах.

Рыжеголовый поток миновал трещины переулков и выплеснулся на проспект. Здесь, на широкой улице, отряд скифов казался меньше, но всё равно грозным. Спешившие к площади горожане расступались и перешёптывались.

Интересно, что теперь будет надевать освобождённым рабам? Такие битвы меняют обычаи. Может, будут повязывать красную ленту или осыпать солью?..

На площади было непривычно просторно. Ряды не открывали — всё равно, пока идёт собрание, никакой торговли не будет. Под лиловым утренним небом чернели пустые навесы, запертые ящики, бочки и огромные, выше человеческого роста кувшины-пифосы.

С храма Афродиты сняли пёстрое оформление, а на ступенях расставили низкие скамьи. Совет рассаживался по своим местам.

Сухонький старичок в тяжёлом плаще восседал на самой верхней ступеньке, прямо под колоннами. Если бы Лик лучше разбирался в городской жизни, он бы опознал басилевса — верховного жреца главного храма. В тогдашних городах, что служили столицами царства, басилевсом был царь. В демократических сама должность деградировала до ритуальной.

Ещё один важный человек с дощечкой для письма и пронзительными, как у сокола, глазами сел по правую руку от басилевса. Вроде бы не в совете, но место его было важным. Это был продик, главный знаток и хранитель городских законов.

Рядом с ним — двенадцать номофаликов, хранителей городского уклада. Ни один закон нельзя принять без их согласия.

На другой стороне — коллегия из четырёх стратегов, в церемониальных доспехах. Евдокс восседал среди них, было видно, что ему весьма неуютно. Там же — четыре жреца-архонта.

Под ними — контролёры. Астиномы с позолоченными гирями, и агораномы с позолоченными линейками. Астиномы следили за порядком в порту, агораномы — на рынке.

Все — в парадных белых хитонах, какие носят жрецы.

Под ними — шестеро в чистой, но вполне обычной одежде и с белыми лентами. Это были присяжные, выбранные по жребию. Если бы Лик раньше бывал на советах, он бы понял, что дело плохо. Присяжные нужны в совете только если кого-то собираются судить.

Сагилла в Совете не было. Видимо, малые храмы считались делом веры, а не государственной важности. Или он прислал кого-то себе на замену.

Вся власть города уместилась на ступеньках. Город был меньше Атен, так что обходился без булевтерия.

А напротив храма собирались те, чьи интересы эта власть защищала.

Лик ожидал, что весь город придёт сюда и площадь будет заполнена народом до предела, как в торговые дни, только людей в десятки раз больше и никто не продаёт и не покупает.

Но на площади собирались другие, совсем немногие люди. Взрослые, бородатые мужчины в пристойных, чистых хитонах. Здесь никто не был похож на Маэса, и почти каждый — на Евдокса. Серьёзные, независимые хозяева ремесленных мастерских, виноградников, пекари и красильщики. Кто-то кормил за своим столом не меньше народу, чем люди Совета, кто-то только семью, кто-то обедал наедине с верной собакой — но они не так сильно отличались друг от друга.

На площади собрались не жители, а отцы города, его воинство. Те самые, кто во время войны наденет доспехи и встанет на стены.

Ни женщин, ни рабов, ни мальчиков, которых послали с поручением, здесь не было и быть не могло.

Это было похоже на сбор скифской армии, когда провозглашают нового царя. Лику было тогда лет десять и он смотрел с городской стены. Всадники затопили равнину так, что Палака было не разглядеть. А потом грянул приветственный крик и всем стало ясно — у степей полуострова появился новый правитель. Когда затихло, Палак въехал в город. Всех угощали походным варевом, досталось даже Лику.