Глаза надежды - [5]

А комната была для него действительно неизвестная. Пристроившись на краешке карниза, он поймал себя на мысли, что не хорошо подсматривать и подслушивать. Однако, вторичная мысль, что он здесь не из-за крошек, а на службе, успокоила его. «Я собираю информацию, которой мне не хватает», — говорил он сам себе и тем утешался.

Мопс лежал под кроватью. Когда новый хозяин был дома, он мог лечь к нему и под бок. Но когда этот хозяин по каким-то причинам отсутствовал, Джеська пряталась под кровать. Удивительно, на прежнем месте всё было наоборот. В старой комнате она отвоевала себе место на диване, старом диване, 1974 года, который замедлили выбросить. В прежнем доме только одна комната была в её распоряжении, потому что это была коммунальная квартира. Теперь в её распоряжении были все комнаты, был простор, которого так не хватало ещё вчера. Но это почему-то не радовало.

Новый хозяин не работал и практически постоянно был дома. Добрая по характеру и довольно полная в теле женщина. Старый хозяин работал с утра до вечера и Джеське приходилось ждать его в запертой комнатушке весь день. В этой комнатушке шторы не раскрывались и ей не были видны даже кроны деревьев. Что оставалось делать? Ждать и тосковать.

«При новом хозяине, — размышляла про себя Джесси, — я стала больше гулять, что очень важно для меня. Но если при старом хозяине я гуляла меньше, то на это имелась причина. Какая? Лень? Нерадение? Может быть, может быть. Но почему я думаю так? Там была совершенно другая жизнь, другой ритм. Нет, всё хорошее там было от возможностей и если чего не было, то так же по возможности».

— Ах, Шарпик, Шарпик. Жаль, что ты не знаешь, какие ещё бывают хозяева.

— А ты расскажи мне, голубушка.

— Он меня любил.

— Меня мой хозяин тоже любит.

— Нет, мне иногда даже доставалось от него.

— И ты это называешь — любил? — удивился Шарпик.

В отличие от Джесси, он лежал на кровати и слушал её, просто свеся голову вниз.

— Понимаешь, если тебя наказывает хозяин, пусть и незаслуженно, значит ему самому плохо. Дело-то не в этом, а в последующем.

— Что в последующем?

— В последующем сокрушении, покаянии, угрызении совести.

— И тебе это по душе?

— По душе. Я не могу видеть, как люди страдают. Мне их жалко. — Сказала Джесуля и большущие глаза её наполнились слезами.

Голова лежала на полу, взгляд был устремлён в даль, мысль — в неизвестное. Нет, мысль Джесули была там, на старой квартире.

«Полечу узнаю, что там делается, — подумал про себя Сизарик, — а потом вернусь и расскажу.

* * *

Алексея, однако, дома не оказалось. «На службе, наверное», — подумал Сизарик. Он уже знал, где работал Алексей и поспешил туда. Но и в музее бывшего хозяина Джесули не оказалось. Сизарик замешкал. И тут чьи-то зубы клацнули буквально над головой.

Для безопасности Сизарик отлетел куда подальше и устроился на карнизе флигеля. От туда ему хорошо было видно, что творится внизу, на небольшой лужайке музейного двора. Это зубы старого пса по кличке Дунай испугали его. Закусив парной телятинкой, Дунский занимался типичным для себя делом — пугал и кусал посетителей, забрёдших в музей не с той сотороны, или гонял галок и серых ворон.

«Ну до чего глупый пёс! — проговорил Сизарик, когда собственное сердцебиение вошло в норму. — Тебя бы на кашу посадить, драная твоя морда!»

Тем временем Дунский изловчился-таки и сшибил одну из птиц. Она даже не успела сообразить, что произошло, как жизнь её в миг оборвалась. Другие с жутким карканьем рванулись ввысь. Со стороны могло показаться, что для них сей эпизод явился хорошим уроком. Дело в том, что дразнить вечно сытого Дуная на протяжении многих лет было типичной забавой местных птиц. Они прекрасно знали все его повадки и приёмы и насмехались над неуёмной дуростью. Каждый из них, равно как и сам Дунский, считали себя хозяином лужайки.

В действительности, жертвой пса оказалаось никому из местных неизвестная серая ворона, которая вздумала покуражиться перед всеми своею лихостью. От этого её никому и небыло жаль. Однако Сизарику было не по себе. Незлобливое по своей природе существо жалело всех и располагало своё крохотное сердечко ко всем. В последний миг чужой жизни Сизарик узнал-таки ту самую серую ворону, которая прозвала его обидным словом «альбинос». Узнал и с сокрушением подумал: «Нет, не скажу нашим. Не хорошо это».

Теперь он полетел к гостинице «Москва», что в центре большого города. Алексея послали туда и ему хотелось посмотреть на него. Уже два месяца Алексей периодически откомандировывался в эту гостиницу, которую разбирали изнутри. Да и не разбирали, а курочили. Каждому времени свои идеалы, как говорится.

Алексей ходил и снимал на цифровой фотоаппарат всё, что ещё можно было снять. Он чувствовал, что прикоснулся к чему-то необычному, но слов, выразить свои переживания, не находил, оттого и не обнаруживал перед сослуживцами, да и кем другим, своих чувств.

* * *

«Вот и я пошла по рукам», — заключила Дарушка, уныло сидя возле входной двери.

Мопс Джесси прожил у Алексея два с половиной года. Однажды она как обычно вышла на утреннюю прогулку с хозяюшкой, но домой подниматься не стали, всё чего-то ждали, оставаясь возле подъезда. Ожидание затянулось. Наконец подъехала машина, Джесси передали в чужие руки и увезли.