Глаза Фемиды - [6]

Я не берусь утверждать, что исключительно великолепный пей­заж, река и солнце благотворно подействовали на состав суда, отче­го он вернулся с обеда более благодушным и умиротворенным, чем накануне его. Хотя и умиротворяющее влияние природы на самые зацикленные головы вряд ли кто возьмется отрицать. Когда слегка поредевшая толпа зрителей расселась по лавкам, судьи заняли свои места и опрос свидетелей продолжился. Вызвали сторожа Никодима. Никодим суду дал показание, что верно, куры на птицеферме имеют­ся в достаточном числе, но в каком именно - утверждать не берется - никто их не считал, поскольку кур считать, все одно, что зайцев ловить - дело безнадежное: всех не переловишь, а только умаешься. Но за одно ручается точно - кур на птичнике неизмеримо больше, чем петухов и оттого петухи сплошь все изможденные, чахлые и не поют, а все порываются улизнуть из неволи, хотя бы и в лес, где его в конце недолгой свободы обязательная погибель ждет. Но ничего не поде­лаешь - такой, видно, всеобщий закон природы. Вот у них в деревне, баб чуть не по семь на каждого мужика приходится. От этого бабье сплошь нервное, агрессивное, на исчезающих мужиков наскакивает и все норовит если не заманить и замаять, то хотя бы выругать и закле­вать стаей. Вот, к примеру, Фекла Ивановна, птичница. Отчего она та­кая злыдня? А оттого, что без мужика с самой войны звереет, никому не дает спуску. И судимость имеет за членовредительство в прямом смысле: она Агею Серкову, соседу-воздыхателю вилкой в его верный член тыкнула, когда он к ней побаловаться заглянул. Агей теперь ин­валид женского фронта, а с нее как с гуся вода. От этих богомерзких баб мужики в деревне стали нервные, пугливые и все норовят подаль­ше куда забиться - в леса, на рыбалку, а то и в город, где затеряться легче. И пьют исключительно через бабский мерзкий характер. Взять, к примеру, гражданку Феклу...»

На этом месте судья Никодима вежливо прервал и попробовал воз­вратить к сути вопроса: «Может, ли он достоверно подтвердить, что задержанные вокруг охотников куры принадлежали именно колхозу и никому другому?».

Вместо ответа, это свидетель потупился и замолчал надолго. Взгляд его погас и как бы ушел внутрь, в самую глубину вопроса. По скамейкам прошелестел шорох ожидания: земляки знали, что по­сле ухода внутрь себя Никодима обязательно пронесет философией. И точно: едва Никодим встрепенулся, как петух на насесте, то первое, что он произнес, было его знаменитое: «Диалектически - это смотря с какой точки рассматривать. Вот, говорят, человек рожден для сво­боды, как птица для полета. Из этого равенства следует, что и птица должна быть свободной. Другой вопрос: курица - это птица, или не очень? Пойдем от обратного. Вспомним древнюю мудрость: курица - не птица, баба - не человек. Однако, осмелюсь здесь сказать, перед советским законом, как говорится, все равны: и мужики, и бабы. По­тому как из одного места родятся. А коли так, то и курицу, если она на свободе вывелась, следует птицей считать и свободной от рождения. Птицы созданы природой, для того, чтобы порхать, петь и услаждать слух и взор, а посему никто не давал права среди леса их отлавливать и заключать в клетки, вольеры и птичники. Теперь вернемся к челове­ку - если птицу нельзя свободы лишать, то почему человека можно?»

Неудержимые словоизлияния свидетеля судья вынужден был приостановить тем же вопросом, но поставленным в несколько иной плоскости: «Может ли свидетель отличить колхозную курицу от частнособственнической или даже совершенно дикой, и по каким признакам?» Никодим кивнул утвердительно: «Нет ничего проще - не первый год на этом сидим. Если ее сварить - и тогда хоть с закрыты­ми глазами. Можете проверить: возьмите у Феклы ее домашнюю ку­рочку, сварите и такую же курочку из птичника, в другой кастрюльке, а потом сравним. Разница наверх и выплывет. От домашней - бульон прозрачный, душистый, наваристый, а от колхозной - мутный и ком­бикормом отдает...»

Адвокат В. Н. Романов этих слов как будто ждал и предложил суду провести немедленный следственный эксперимент и проверку слов свидетеля. Суд, пошептавшись, дал согласие. Тогда адвокат вынул из сумки газетный сверток и освободил из него предусмотрительно прихваченную с обеда вареную курицу и представил Никодиму на опознание с предложением установить, какого она роду-племени. Ни­кодим, едва окинул тушку взглядом, как уверенно заявил, что перед тем как подохнуть, она, без сомнения, считалась колхозной. И что у частных хозяев таких тощих и синюшных кур не бывает, да и не может быть, потому, что курочка, даже если ее не очень подкармли­вать, а взаперти не держать, пропитание себе сама отыщет, по зер­нышку, по зернышку наклюется, да и сыта будет. А то, что эта перед тем как в ошпарку попасть, сама собой подохла от голода и тоски, так это можно не гадать и к бабке не ходить - по паршивой коже видно. Птичница Фекла таких по утрам под насестом каждый день собирает и в кипяток, чтобы перо снять. Потом их в ящики пакуют и в город на распродажу - не пропадать же мясу. Если на верите - спросите Феклу, она подтвердит, что с тех пор как холода минули, специально для продажи птицу ни разу не забивали...»