Главный врач - [55]

— Позвольте, какого перцу? — спросил Ульян Денисович. — Черного или красного?

— Я употребляю красный, стручковый, молотый.

— Сколько?

— Немного. Четверть чайной ложки.

— Этот раствор тоже для растирания?

— Та нет же, пить. Залпом пускай выпьет. А после того — кружку крепкого чая.

Ульян Денисович хитро прищурил глаза.

— Литровую или полулитровую?

— Полулитровую. Только заварка щоб такая была, аж черная. Потом банки надо кинуть.

— Куда кинуть?

— На поясницу.

— Как?

— Ну, что я буду вас учить, как банки кидать?

— Понимаю, — сказал Ульян Денисович и, помолчав немного, спросил с настороженной озабоченностью: — А вы еще на ком-нибудь пробовали этот способ?

— И на жинке пробовал. И свекруха пила. И сосед. Тот, правда, чуть было не загнулся, но зато боли в ногах прошли, как рукой сняло. Вы обязательно попробуйте.

— Хорошо, Гервасий Саввич. Спасибо. Меня только доза немного смущает. Стакан водки! Понимаете, у Дарьи Ильиничны ведь еще и сердце ко всему.

— Ну, спробуйте для начала полпорции, — посоветовал Гервасий Саввич.

— Разве что полпорции, — согласился Ульян Денисович. — Если это такое надежное средство, то, может быть, от полпорции хоть одну ногу да отпустит.

— И до чего же эти доктора недоверчивый народ, — покрутил головой Гервасий Саввич. — Верное же средство. И от малярии помогает, и от радикулита, и от гриппа. Я ж на себе…

— Одну минуточку, Гервасий Саввич, — остановил его Ульян Денисович и склонился над шахматной доской. Он несколько минут сосредоточенно хмурил брови, оценивая создавшуюся ситуацию, потом сказал Корепанову: — Знаете, Алексей Платонович, даже Алешин такие партии всегда сдавал.

— Ну, уж если Алешин сдавал, то мне и сам бог велел, — сказал Корепанов. — Сдаюсь, Георгий Павлович. На этот раз ваша взяла.

Вошла Архиповна и сказала, что самовар поспел.

Через несколько минут стол был накрыт, и Архиповна поставила на блестящий поднос «Ивана Ивановича».

Иваном Ивановичем называли самовар. Алексей подарил его Архиповне в день ее рождения. Увидел в витрине комиссионного магазина и решил, что лучшего подарка не сыскать. Однажды она рассказала, как один махновец унес ее самовар. Снял со стола, вытрусил уголья тут же под вишней и унес. С тех пор больше четверти века прошло. Мечтала она приобрести новый самовар, да так и не удалось.

Архиповна была в восторге от подарка. Даже всплакнула от радости. Потом огорчилась — трубы нет.

Выручил Стельмах. Он повозился у себя в мастерской и спустя два часа принес трубу, а заодно и мешок чурок.

— Приглашайте чай пить, Настасья Архиповна.

— Я убежден, что вы не учли самого главного, — сказал Алексею Ульян Денисович, узнав о подарке.

— Чего именно?

— А поднос вы приобрели?

Алексей стукнул себя по лбу. Он совсем забыл о подносе.

— Милый человек, это просто чудесно, что вы забыли! Предоставьте и мне возможность чем-нибудь отметить такой торжественный день. Чудесный поднос есть у нас, с незапамятных времен. И так как нам с Дарьей Ильиничной никто самовара не дарит, мы презентуем этот поднос Настасье Архиповне.

Когда вечером того же дня самовар был торжественно водружен на стол, Ульян Денисович восхищенно развел руками.

— Вы посмотрите, какой он важный, какой пузатый, не самовар, а настоящий Иван Иванович. Был у нас в полевом госпитале шеф-повар Иван Иванович Жмых, точно такой же толстый и сияющий.

С тех пор и закрепилось за самоваром имя — Иван Иванович. На столе он появлялся только по праздникам. Но отъезд Корепанова в Москву Архиповна считала тоже событием большой важности.

Обычно раньше одиннадцати не расходились. Но сегодня Ульян Денисович поднялся, когда еще и десяти не было.

— Извольте подчиняться, — сказал он в ответ на возражения Алексея. — Во-первых, я теперь главный врач, во-вторых, поезд завтра уходит очень рано, а перед дорогой нужно всегда не только отдохнуть, но и подумать, обязательно подумать. В общем, до свидания! До свидания, Настасья Архиповна, до свидания, дорогой Иван Иванович. — И Ульян Денисович низко поклонился пузатому самовару.

6

Рядом с домом, где жил Иван Севастьянович, прямо против его кабинета, шла стройка. Возведенное уже до четвертого этажа здание располагалось между двух громадных кранов. Краны все время двигались и ворчали — то добродушно, то сердито, в зависимости от того, что делали: подымали пустой ящик из-под цемента или тяжелую клеть, наполненную кирпичами. Сменяя друг друга, подходили грузовые автомобили. Немного в стороне, точно огромный жук, ползал бульдозер.

Кабинет был небольшой, квадратный. Два шкафа с книгами у стен. Письменный стол — чуть наискосок, у окна. На столе — горка книг с бумажными вкладками, лампа с голубым абажуром. И микроскоп под стеклянным колпаком.

«Здесь, должно быть, очень хорошо работать, — думал Алексей, — но только если тихо. А если вот так, как сейчас, когда неумолчно гудят краны и грузовики…»

— И как вы только умудряетесь работать при таком шуме? — спросил он.

— Привык, — ответил Иван Севастьянович, — так привык, что если этот шум прекратится, я, наверное, не смогу работать.

С тех пор, как они расстались, не прошло и двух лет, но Алексею казалось, что это было очень давно. Иван Севастьянович постарел — голова почти совсем белая. Ходит он из угла в угол точно так, как ходил и тогда, в госпитале. И жестикуляция — тоже по-прежнему живая, энергичная. А вот сутулиться — он раньше не сутулился. А может, это только кажется. Раньше всегда он был в военной форме, а сейчас на нем гражданский костюм.