Главный врач - [32]

Она недоуменно вздернула плечами, показала язык и отвернулась.

Чернышев работал у громадного стана. Увидев Стельмаха, он что-то крикнул, потом указал на наручные часы и выставил перед собой растопыренную пятерню: подождите пяток минут, ребята.

Никишин залюбовался работой Чернышева: громадный пресс был послушен, как ребенок.

После гудка цех сразу затих. Только моторы мостового крана время от времени заводили монотонную песню да где-то за стеной неторопливо и ровно стучал дизель.

— Сейчас только плиту сменю, — сказал Чернышев и махнул рукой крановщице.

Кран сразу же поплыл к нему. Через несколько секунд тяжелая штамповальная плита уже висела в воздухе, чуть покачиваясь. Чернышев и Стельмах шли вслед за ней, о чем-то переговариваясь. Никишин отстал немного, чтобы лучше видеть крановщицу. Но девушка не обращала на него внимания: она сосредоточенно следила за тем, как движется груз. В конце помещения остановила кран и, орудуя рычагами, отвела плиту сначала немного в сторону, потом стала опускать.

Никишина поразила точность, с которой девушка уложила груз на штабель, и он громко свистнул, чтобы выразить свое восхищение. Крановщица на мгновение обернулась в его сторону, и…

Это мгновение стало причиной катастрофы.

Чернышев успел отстегнуть один тросе, но второй натянулся, приподнял плиту, сдвинул ее с места; тогда он уперся в плиту руками. Стельмах бросился ему на помощь, но не успел: тяжелая плита упала, ударилась углом о рельсу — одну из двух, поддерживающих штабель, и придавила Чернышева.

Рельса согнулась. Штабель накренился, угрожая рухнуть. Подскочил Никишин и попытался удержать, но тут же понял, что это бессмысленно. И еще он понял, что если не удержать, штабель свалится на Чернышева и раздавит его.

Позади — стена. Никишин прижался к ней спиной. Уперся ногами в штабель. Теперь почувствовал, что удержит. Недолго, но удержит.

Стельмаху показалось, что после того, как закричал Чернышев, в цехе повисла мертвая тишина. Только минутой позже он понял, что никакой тишины не было: что-то кричала крановщица, кого-то звал на помощь старик, остановив свою вагонетку с грузом. Кричали и куда-то бежали люди.

А за стеной стучал дизель. Мощный дизель. И пол в цехе ритмично вздрагивал. В такт этому стуку покосившийся штабель тяжелых штамповальных плит тоже вздрагивал.

«Дизель надо остановить, немедленно, сию минуту», — подумал Стельмах и побежал к выходу, но тут же вернулся: все равно не успеет — Никишину долго не удержать гору сползающих штампов. И никому не удержать. И выбраться Никишину теперь тоже не удастся: как только силы оставят его, многотонная масса металла рухнет и раздавит его вместе с Чернышевым. И помочь Никишину нельзя, потому что в узком проходе между штабелем и стеной может поместиться только один человек.

Лицо у Никишина совсем побагровело от напряжения. На щеках под кожей вздулись тугие желваки.

Стельмах увидел сварщика. Тот что-то кричал и размахивал электродержателем. И еще увидел длинную двухдюймовую трубу. Он подскочил к электросварщику и вырвал электродержатель.

— Давай на полную!

Электросварщик сразу сообразил, крутнул ручку реостата и приложил заземление к трубе.

— Держись, Андрей! — крикнул Стельмах.

Через несколько секунд в руках у него был кусок отрезанной трубы с раскаленными зазубринами на конце. Не ошибся ли? Нет, не ошибся. Еще несколько секунд — и между стеной и штабелем рядом с Никишиным стояла железная труба. Никишину помогли выбраться. Он пошатывался и сплевывал кровью. Носок его ботинка дымился, обожженный концом раскаленной трубы.

Цех был полон людей, кто-то уверенно командовал подавал знаки крановщице, и штабель становился все ниже и ниже. Наконец кран подхватил и тот штамп, что прижал Чернышева. Человек в белом халате наклонило над раненым.

— Носилки!

Чернышева понесли к выходу.

Стельмах шел за носилками и все время вытирал пот со лба. Он помог поставить носилки в машину, втолкнул туда Никишина и забрался сам.

— В областную, — крикнул шоферу через окошко. — Она дежурит сегодня.

Врач посмотрел на него и молча забрался в кабину.

Ранение у Чернышева оказалось очень серьезным. На рентгенограмме виден был перелом позвонка.

Алексей с особой силой почувствовал свое положение — положение самостоятельного хирурга, отвечающего за все: и за судьбу раненого, и за его жизнь. В госпитале было легче. Там был Иван Севастьянович. Он все время был рядом, следил за каждым движением, советовал. И если что-нибудь случалось, отвечал за все тоже Иван Севастьянович, а сейчас…

Сейчас он, Корепанов, решал судьбу каждого человека. И судьбу Чернышева тоже. Ему вспомнились трудные дни сорок третьего года, когда в его отделении, в Смоленске, лежали раненные в позвоночник. Алексей много думал, прежде чем решался оперировать. Но там рядом был Иван Севастьянович. А здесь, кроме Лидии Петровны, нет никого. Правда, был еще Зиновий Романович, но за последнее время отношения с ним испортились.

Все началось с операции инвалида Отечественной войны Шевкуненко, у которого в легких вокруг осколка все время вспыхивало нагноение. Алексей знал, что таких больных Иван Севастьянович обычно оперировал, удаляя часть легкого. Но Шубов и слышать не хотел. «Вскрыть абсцесс, пересечь плевральную спайку — пожалуйста, но удалять часть легкого — нет, батенька мой».