Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине - [62]

Драгуны проехали, умолк звон копыт, и шествие пошло легче. Как длинна, оказывается, Большая Никитская…

Ряды студентов заметно редели. Теперь уж вправо и влево уходили целые группы, и колонна таяла буквально на глазах. Вот и Тверской бульвар…

Генерал остановился, подчеркнуто вежливо, прищелкнув каблуками, козырнул и направился к стоявшему на углу экипажу. Он был доволен собой…

Когда экипаж тронулся, Петр крикнул вслед:

— Профессора захватите…

- Что вы, я ведь возвращаюсь обратно, — ответил ректор.

Южин и Алексинский свернули на Тверской бульвар.

События одно за другим потрясали Москву. И неудивительно, что вскоре «университетский инцидент», как назвал его Марат, уже казался не очень значительным эпизодом. Буквально через пару дней выяснилось, что скрывал от Южина помощник градоначальника, — точно бомба разорвалась в воздухе весть о «царской милости» — манифест 17 октября…

А еще через несколько дней Москва хоронила зверски убитого черносотенцем Грача — Николая Эрнестовича Баумана… Южин не успел близко сойтись с этим человеком, но первое впечатление не было обманчиво. Он мог себе представить его где угодно — в бою, на демонстрации, в бурной беседе на Воздвиженке у Горького или на Спиридоиьевке у Морозова, он мог его представить себе моряком или солдатом, арестантом или каторжником, но только не мертвым, только не в гробу. Это было противоестественно. Шанцер рассказывал, какая это жизнелюбивая натура, как много в нем нерастраченных, неизрасходованных сил.

Никогда не мог он забыть эти похороны. Да нет же, это не похороны, это могучий взрыв народного гнева, который с огромной магнетической силой привлекал к себе людей. Похоронная процессия казалась полноводной рекой, и каждый переулок, каждая улочка стали притоками к ней. Порой думалось — гнев этот выйдет из берегов, захлестнет Москву, захлестнет Россию. А может быть, так и было?

Вместе с товарищами он нес гроб с телом Баумана и, может быть в этот момент больше, чем когда-либо, чувствовал себя борцом, революционером. Эхом отдавались в его сердце слова траурного марша:

Вы жертвою пали в борьбе роковой

Любви беззаветной к народу…

Московский Совет был создан в конце ноября. А прежде районные Советы появились на Пресне, в Хамовниках, Замоскворечье… Михаил ездил на собрания, и всякий раз приходилось ему выступать, разъяснять решения Московского комитета большевиков. Однажды он настоял на том, чтобы было принято решение о работе среди солдатских масс.

Южин великолепно помнил, что говорил Ленин о восстании на «Потемкине». Он помнил, как предвидел Ильич ход событий, к сожалению опередивших решительные меры, которые он рекомендовал принять.

И сейчас, как никогда, он видел Южин. — И все-таки мы обязаны сделать все, чтобы солдат понял, необходимость использования армии в интересах революции…

— Мы обязаны, — говорил Южин, — связаться тесно с войсками и сделать все возможное для того, чтобы согласовать движение среди солдат с революционными действиями пролетариата. Не исключено, что и в Московском округе начнется восстание, и мы должны уметь использовать его, поддержать братьев солдат.

— А эти братья — в нас из ружей, — послышался голос седого рабочего.

— Что ж, и это не исключено, — ответил что боремся мы за свободу всей России.

Он шел домой, обдумывая очередное задание Шанцера — создать новую большевистскую газету.

— Теперь эта газета должна быть легальной, — говорил Виргилий, — и поэтому еще более острой и популярной. — Шанцер потеребил бороду и добавил: — Помогать тебе будут Скворцов-Степанов, Покровский; чаще привлекай Максима Горького. Центральный комитет обещает прислать в помощь Десницкого. Да и наши Черномордик, Дубровинский к твоим услугам.

Слова «легальная газета» звучали для большевиков тогда непривычно, но и это было завоевано рабочими, после того как в начале ноября профессиональный союз рабочих печатного дела постановил прекратить посылку периодических изданий в цензуру. Московские издатели благосклонно отнеслись к постановлению; они опубликовали его и предупредили, что тому, кто нарушит это решение, будет объявлен бойкот. Так газетная цензура оказалась безработной.

Конечно, правительство приняло свои меры: оно вынуждено было заменить одну дубинку другой. Место цензурного комитета занял уголовный суд, который требовал от издателей предварительной цензуры, если они не хотят подпасть под 129-ю статью Уголовного уложения. Но теперь уже ничто не могло остановить хлынувшую волну легальной рабочей печати.

Южин не любил свою квартиру на Патриарших прудах. Она всегда казалась ему удивительно пустой, и чувствовал он в ней себя очень одиноко. То ли дело в Баку. Там была Мария…

Подходя к дому, Южин по привычке проверил, нет ли «хвоста». Он особенно был осторожен после университетских событий: помощник градоначальника вряд ли откажется от удовольствия разыскать его по приметам и пустить по следу ищейку. Михаил прошел мимо дома, осмотрелся, перешел на противоположную сторону и… замер: в его окне горел свет.

Машинально оглянувшись по сторонам, Михаил снова двинулся подальше от дома, мысленно перебирая каждый свой шаг: где, когда ошибся, просмотрел слежку? Нет, ничего такого вспомнить не мог. А что «крамольного» осталось дома? Черновики статей сжег в камине, номера газет — они легальны. Правда, в этих легальных газетах много такого… Но теперь это как будто неподсудно, по крайней мере официально. Нет, ничего особенного найти там не могли. Что же делать? События надвигаются главные, и совсем не хотелось даже на время снова попадать в Таганку. Уйти? Но куда? Если слежка, только притащишь «хвоста»… А может, подождать, пока уйдут?