Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере - [47]

— Для чего же? — поддержала обычную игру Евгения.

— Чтобы не умереть с голоду! — облизнулся он, поднимая крышку кастрюли.

Мгновенно проглоченный ужин привел его в благодушное состояние. Видя, что жена с нетерпением ждет новостей, он нарочито тянул и болтал о пустяках.

— Ну? — наконец окрикнула она. — Так что же вы собираетесь делать?

— Снег в июле! Засыплем Киев листовками, прокламациями, призывами…

— А я?

— Вот проскачка… ну просто из головы вон! — воскликнул Шлихтер. — Слона-то мы и не приметили. Ведь ты же великолепный корректор. Будешь править тексты, отсылать листовки по почте и, наконец, вдохновлять нас своим энтузиазмом… «Без женщин счастья нам на свете нет!»

— Когда? — Лицо Евгении стало строгим.

— Двадцать первого июля.

— Тогда начинаем работать! — Она заходила по комнате, бросая на стол бумагу, ставя чернильницу, пресс-папье.

— Но я устал как собака… — взмолился Александр. — Протопал десяток километров. Спать хочу…

— Сон — это не главное в жизни. Итак, первая листовка к железнодорожникам. Диктуй!

Будь у участников редакционной группы крылья или хотя бы пара гнедых, запряженных с зарею, как пелось в модном романсе, они бы мигом облетели все предприятия в собрали сведения о требованиях рабочих. Но, к сожалению, у них не было ничего, даже зачастую нескольких копеек на трамвай.

— Поневоле возопишь: полцарства за коня! — рвал и метал Исув. От бессонных ночей лицо его стало лимонно-желтым.

Шлихтер обратился за помощью к члену комитета, королю фельетонистов Андрею Николаевичу Мельницкому. Это был скромный молодой человек, веселящий Киев своими остроумными фельетонами, которые он печатал под псевдонимом «Будущий» в газете «Киевская мысль». Как юморист он пользовался всеобщей любовью. Ему не стоило большого труда у своего поклонника или мецената раздобыть автомобиль и, как он сам рассказывал, «с быстротой сплетни» облететь с десяток предприятий якобы для сбора материалов для очередного зубодробительного фельетона. А Евгения обошла мелкие мастерские и артели вплоть до кондитерской Самадени и книгоиздательства Богуславского.

Посещение предприятий принесло быстрый и немалый успех. В комитет начало поступать множество писем. В них излагались конкретные требования людей разных профессий: вагоновожатых и булочников, арсенальцев и водопроводчиков, телефонисток и модисток, рабочих крупных заводов, а также дрожжевого, кирпичного, пивного, работников пароходных мастерских, столяров и даже золотарей.

Листовка за листовкой вылетали из неведомого гнезда и опускались в разных кварталах города. А редакционная группа к утру понедельника уже валилась с ног, роняла из рук перья. Но зато почти каждому киевскому предприятию можно было послать требования к капиталистам, сформулированные комитетом РСДРП и отпечатанные «по форме».

— Женя, что у нас дома? Как наши дети? — отрываясь от рукописи, спросил Шлихтер.

— Саша, что у нас дома? Как наши дети? — переспросила Евгения в тон. Она начиняла специальные пояса пачками прокламаций.

— Я же серьезно спрашиваю!

— И я серьезно… — но, увидев, как помрачнел муж, улыбнулась. — Все в порядке, милый. Твоя лубенская нянечка смотрят за ними, как хлопотунья квочка. Любому недругу глаза выклюет!

— Ты извини меня… — сказал со вздохом Александр. — Но мне пора или.

— И ты прости… — начала она умоляюще, но, не договорив, внезапно уронила голову на стол, заваленный гранками, вырезками из газет, листовками, письмами. Александр подумал, что она заплакала, но нет — спит. Растрепанные волосы водопадом спадают на вымазанные свежей типографской краской руки. Шлихтер смотрит на эту маленькую женщину, мать двух его сыновей. Жизнь только начинается, а уже двенадцать лет, одна ее треть, пройдена бок о бок с этим нежным и мужественным человеком. И находясь рядом с ней, как-то не веришь, что может быть сила, кроме смерти, способная разлучить их.

С шумом, грохотом в комнату ввалился Вакар, оживленный, вспотевший, еле переводя дух. Он со вздохом облегчения бросил тяжелый жилет, набитый листовками.

— Женя, рассортируй листовки! — крикнул он. — И давай корректуру следующих!

— Тс-с, — прошептал Шлихтер, предупредительно выставив руку вперед. — Не будите ее, я сам, — и склонился над гранкой.

— Сейчас я вскипячу чаю, густого, черного, а то зевота выворачивает скулы. — И Вакар сладко потянулся до хруста в суставах.

— Как вы думаете, Володя? — через некоторое время спросил Шлихтер, исправив корректуру и присаживаясь рядом.

— Думаю, все будет хорошо, — прихлебывая чудодейственный напиток, возвращающий силы, ответил Вакар.

Шлихтер с уважением смотрел на товарища, этого доброго духа, человека-невидимку, приводящего в движение многие колесики сложной, а иной раз и непостижимой умом машины подполья… «Вспомнят ли когда-нибудь люди грядущие о таких вот, как Вакар?» — подумал он.

Шлихтер, тщательно осмотревшись, вышел в ночь. Киев еще спал. Приятно смотреть на дремлющие тополя. Они чуть-чуть, как бы зябко, вздрагивают всей листвой от легкого ветерка.

Они шли втроем в сторону вокзала. Александр по центру аллеи Бибиковского бульвара. Владимир Вакар — но левому тротуару. Василий Рогачевский — по правому. Никто бы не заподозрил, что они идут вместе.