Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере - [49]

Кто-то догадался широко распахнуть ворота. На территорию мастерских ринулась огромная толпа гражданских лиц, зевак, блатных, агитаторов и репортеров.

— Читайте требования! Читайте вслух! Что там пишут?

Рабочие размахивали листовками, и Шлихтер с горечью подумал о том, что многие из них были неграмотны.

— Слушайте, люди! — загудел бас Никифорова. Он поднялся на груду ящиков. — Киевский комитет Российской социал-демократической рабочей, повторяю, рабочей, а значит, нашей партии пришел нам на помощь. Он по нашей, товарищи рабочие, просьбе составил требования, в которых отражены самые больные стороны нашей жизни. Слушайте, я вам прочитаю… тьфу, где же очки?..

К Никифорову потянулись руки с очками.

— Слушайте… слушайте все, — пронеслось. И настала тишина, казалось, немыслимая при таком скоплении народа. Многие, боясь ее нарушить, старались не дышать. И слова, тяжелые, как пудовые гири, одно за другим падали в толпу, и от них, как от камней, брошенных в воду, расходились круги.

— Восьмичасовой рабочий день!

— Ура!

— Увеличение расценок!

— Ура!

— Вежливое обращение!

— Ур-ра!

— А это внесли мы с Ванькой. Послушайте… Пункт девятый: «Удаление помощника заведующего вагонным цехом Хлебородова, помощника мастера Голомбиевского…»

— Правильно! На тачку их!

— Повесить их сейчас! Вздернуть на фонари! — раздался звонкий голос. Шлихтер повернулся и вздрогнул: кричал его знакомый Вася, филер с хорьковой мордочкой, одетый в синюю рабочую робу… «Жив курилка!»

— Тихо! — громко и четко сказал Никифоров. — Мы никому не хотим зла. Мы только требуем, чтобы нам создали человеческие условия… и для наших детишек тоже.

— Не поддавайтесь на провокации! — крикнул Шлихтер высоким тенором, который услышали в самых дальних рядах. — Среди нас есть переодетые полицейские. Они хотят спровоцировать резню!

— Где они? Хватайте, держите их! Объявляй забастовку!

Никифоров поднял руку, и на мгновение все утихли.

— С этой минуты бастуем, товарищи, до конца! Какая-то напряженная, затянувшаяся пауза — и вдруг сразу взорвалось такое мощное «ура», что многие, как бы боясь оглохнуть, схватились за уши.

— Заливай паровозы!.. Выключай станки!.. Хватит, покатались на нашей шее!

В воздух взвились стаи испуганных голубей, отдыхавших на карнизах. Люди обнимались. Многие бросились останавливать станки, собирать инструмент. Где-то возникла драка между машинистами рейсовых паровозов и рабочими, которые начали заливать паровозные топки. Шум. Крик. Мастера и «оглашенные» в требованиях «кровопийцы» бросились в контору и пытались там укрыться. Но никто за ними не погнался.

И тут появился Немешаев. Сам начальник Управления Юго-Западных железных дорог — грузный и невозмутимый, как скала. Холеное лицо его не выражало никаких чувств. Он не был ни взволнован, ни огорчен и смотрел на собравшихся, как на бесцельно копошащихся букашек. Его окружала солидная свита администрации разных чинов. Все они были уверены в своей неприкосновенности и правоте.

— Что тут происходит? — спросил Немешаев хорошо поставленным голосом, чуть распевным. — Почему не работают?

— От работы кони дохнут! — донеслось из толпы.

— Где администрация?

— Прячется, вашбродие, во избежание… — сказал пристав.

— Отыскать и взыскать за непорядок! Все по рабочим местам! — Немешаев взмахнул кистью руки так, будто по ее мановению толпа рассосется, заработают станки и паровозы вновь зашипят, готовые выйти в рейс.

— Забастовка… Бастуем, вашбродие. Ха-ха! Отрастил себе пузо на наших слезах!

Толпа сдвинулась вокруг кучки администраторов. Все заговорили, зашумели сразу, выкрикивая наболевшее. Испуг пробежал по лицам свиты начальника. И только Немешаев был спокоен и невозмутим. Он начал что-то говорить так тихо, что в толпе прекратились крики, и все напряженно вслушивались, стараясь разобрать слова.

— Со всеми сразу я говорить не буду, — сказал он, чуть повысив голос, — Выбирайте депутатов!

Шепот пробежал по толпе: передние передавали слова Немешаева стоящим позади. Люди заволновались, одни наседая, другие сдерживая их.

— Дурных нету, все поженились! — крикнул в лицо начальника рабочий-котельщик. — Удочку наставляете, чтобы выловить зачинщиков? Это вам не Одесса…

— Такой порядок… при всяких беспорядках, — сказал, сощуря глаза до узкой щелочки, Немешаев.

— Вот вам наши депутаты… — закричали рабочие и бросили горсть прокламаций в группу начальства. — Читайте, если грамоту не отобрало… Вот наши требования!

— Мы вас не выпустим, пока не прочитаете листовку! — сказал Никифоров. — Все же знают, что вы в министры метите! Читайте вслух!

Немешаев взял маленькую серую листовку двумя пальцами, брезгливо повертел ее перед глазами, передал синклиту, демонстративно вытер кончики пальцев об уголок кителя и заявил:

— Не выйдет!

— Что не выйдет? — уставились в его лицо сотни взглядов.

— Требуете невозможного. Вот что… Мои помощники вам объяснят, что входит в мою компетенцию, а что нет.

— К чертям собачьим ваших помощников! Мы от вас хотим слышать. Ответьте по-хорошему вашим подчиненным, почему вы довели их до нищеты!

— Хорошо, — сказал Немешаев. — Дайте мне это сочиненьице. Кто это пишет? Вы, рабочие, с которыми мы десятки лет делим и радости и горести на нашей магистрали, или какие-то проходимцы, которые подзуживают вас на неповиновение законам? Читаю… Киевский комитет Российской социал-демократической да еще рабочей партии — это что еще за самозваная организация? И откуда ему, этому, с позволения сказать, сборищу прохвостов, которые боятся даже назвать себя, известно что у нас почем?