Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере - [46]

— Вот именно. И за подписью Киевского комитета РСДРП. Это сразу подчеркивает политическое значение движения. И пусть жандармерия кумекает, откуда мы все знаем, вплоть до фамилий мастеров-провокаторов, которых потребуем убрать, — закончил Шлихтер.

— Идея полезная, — сказал Исув. — Но на это надо время, дни и дни, а стачка буквально на носу!

— Увы, Сашко, должен вас огорчить, — отозвался Вакар. — Наша техника не сможет отпечатать более двух тысяч прокламаций при круглосуточной работе. Причем — одного набора. А тут, я вижу, придется набирать по крайней мере пятьдесят вариантов.

— И все равно это надо сделать, — загудел бас — Каждому рабочему интересно прочитать, что социал-демократы, эти черти с рогами, как их обрисовывают жандармы, знают все боли и обиды простого труженика, говорят с ним на понятном языке и предъявляют требования, которые каждый носит в себе, но не каждый решается высказать,

— Знаменито! — зазвенел молодой голос. — Полиция ошалеет, когда листовки как снег засыплют весь город. Тут не помогут и дворники со своими метлами!

Что-то черное вдруг прорезало воздух и плюхнулось в кусты.

— Сова! — не успев испугаться, охнул кто-то, и все расхохотались.

— Сегодня уже восемнадцатое июля, — заговорил Шлихтер. — Времени остается в обрез. В понедельник железнодорожные рабочие по обыкновению явятся в мастерские и станут на работу. В половине десятого сборочный цех, наиболее сознательный, бросит работу и, проникнув в паровое отделение, даст тревожный гудок.

— А почему, собственно, вы начинаете с железнодорожников?

— Я уже около года веду там кружок и знаю, чем они дышат. Это самая организованная часть киевского рабочего класса.

— Разрешите привести один, характерный для общего настроения рабочих, случай, — сказал Вакар. — Иван Петрович, может, вы повторите то, что сегодня мне рассказывали?

— Отчего же, можно, — откликнулся бас. — Чай, язык не отсохнет. В квартире у начальника Киевского железнодорожного жандармского управления Захарьяшевича испортилась ванна. Вот он и просит начальника мастерских прислать ему слесаря. Приходит слесарь, да узнав, что работать нужно на жандарма, отказывается, складывает инструмент и удаляется. Тогда начальник мастерских зовет мастера слесарного цеха и приказывает ему отправить другого рабочего. Мастер с большим смущением заявляет: «Из числа моих рабочих ни один не пойдет направлять ванну жандарму. Пусть ходит в баню!»

— Молодцы, соломенцы! — раздались голоса. — Баньку устроить жандарму можно, с горячими припарками, а чтоб ванну — ни-ни!

— Типографщики поддержат как пить дать!

— Булочники!

— Жестянщики!

— Соседи железнодорожников — рабочие с Южно-Русского завода, орлы!

— И на нас, вагоновожатых, можете надеяться!

— Товарищи, — остановил выступление Вакар. — Кто может сказать, сколько людей выйдет на улицу с его предприятия?

Все замолчали, не решаясь взять на себя смелость отвечать за массу. Исув о чем-то поговорил с Вакаром.

— Листки — это, само собой разумеется, сила! — сказал Исув. — Но одних листков все-таки мало. Нужна живая речь. Нужны политические собрания, митинги.

— А где вы возьмете ораторов? — опять ввязался звонкий голос — При виде массы людей любой из нас от страха язык проглотит!

— И впрямь, как у нас дело с говорунами, братцы? — спросил, видимо, растерявшись, Исув. — Кто изъявит желание выступать на митинге?

— Изъявляю! — чуть насмешливо сказал Львов-Рогачевский.

— Ораторы найдутся, — воскликнул кто-то. — Нужда заставит коржи с маком есть!

— К солдатам надо бы подбросить листовки! — сказал Андрей Мельницкий. — Возможно, начальство задумает ввести в дело войска… Я напишу такую листовку…

— Предложение дельное, — заметил Вакар.

Но собрание уже угасало. Люди устали. В такой поздний час оставаться в лесу было бессмысленно. И, условившись о паролях и явках, люди, продрогшие в лесной сырости, разошлись.

Шлихтер шел по лесу за Рогачевским,

От лунного света — свежий ветер угнал с неба тучи — кусты орешника блестели, как залитые глазурью. Новый знакомый, детина лет тридцати, крупный, длиннорукий, с сутуловатой спиной, вламывался в кустарник, как вепрь, чертыхаясь, когда отстраненные им ветки внезапно хлестали его же но лицу. Шлихтер шел за ним, стараясь попадать шаг в шаг, прикрывая лицо скрещенными руками, Они вышли на опушку леса. Вдали блистал, переливаясь яркими огнями, город, как россыпь самоцветов на черном бархате ночи.

— Какую махину мы потрясем! — воскликнул Львов-Рогачевский, потирая большие ладони. — Поневоле покажешься себе великаном, выкорчевывающим трехсотлетние дубы российского самодержавия!

Не успел Александр Григорьевич войти в коридор, как дверь его квартиры распахнулась и на пороге с горящей свечой в руке появилась Евгения. Увидев мужа, забрызганного грязью, возбужденного, она отшатнулась, зажмурилась, как бы не веря, вновь открыла глаза и вся засияла счастливой улыбкой. А он мягко втолкнул ее в квартиру и захлопнул дверь.

— Сумасшедшая, — прошептал он. — Неужели ты весь вечер стояла вот так и ждала меня?

Он повесил шляпу на вешалку и скинул пиджак.

— Стояла и ждала, — ответила Евгения.

— Спасибо, — проронил Александр, направляясь на кухоньку. — А я знаю, для чего люди женятся!