Гласность и свобода - [17]

Особенно удачно советская, еще не освободившаяся формально но уже полусвободная печать эпохи перестройки не заметила первый массовый кровавый погром ознаменовавший эпоху. Это был Сумгаит. Армяне все десятилетия советской власти настаивали на присоединении к Армении Нагорного Карабаха, населенного и издревле, и теперь на три четверти, армянами и присоединенного к Азербайджану, как одна из многочисленных уступок Кемалю Ататюрку, обманувшему Ленина, как ребенка, обещаниями установить в Турции советскую власть. Естественно, при Горбачеве усилилось и это движение. Но в Москве, после консультаций с Институтом Востоковедения, было решено, что уступать национальным движениям нельзя — начнутся бесконечные пограничные войны. Для начала нужно было приструнить армян. И сделано это было по-советски, по-перестроечному, по-современному — ничто не меняется в России. Один из лидеров «обновления» в Политбюро, Разумовский приехал в Баку и узнав, что где-то, кем-то, в разное время и отнюдь не армянами, и не по национальным причинам убиты два азербайджанца выступил по радио и заявил, что оставлять их смерть безнаказанной нельзя. Сумгаит был выбран, видимо, потому, что это рабочий город, где люди зачастую приезжие и хуже знают соседей. Тем не менее в резне местные жители — азербайджанцы за редким исключением участия не принимали, Андрею Шилкову из «Гласности» — первому и единственному человеку, который смог туда пробиться на следующий же день, азербайджанцы всячески помогали, прятали его и сами были в ужасе. В годовщину армянского геноцида турками (чтобы все понимали) в Сумгаит на нескольких автобусах неизвестно откуда прибыло больше сотни молодых людей. Андрей в «Ж.Ж.» вспоминал: «Погром к тому времени уже прекратился, оставшихся в живых армян свезли в лагерь на Насосной… город забит бронетехникой, патрули, полевая кухня на центральной улице. Но в городе еще сохранялись следы: пятна крови во дворах, выжженные маслянистые участки газонов и, самое страшное — коричневое пятно на стене палаты роддома. Санитарка, наполовину русская, наполовину болгарка, трясясь в истерике рассказала, что об эту стену размозжили голову еще не рожденному младенцу, вырезанному из живота роженицы-армянки».

Это и была та перестройка, которую не замечали в программах «Время» и «Взгляд». Менее веселый, но более смелый, к тому же не близкий к «Иновещанию» Павел Лобков, правда через два года, с Ларисой Богораз, Сергеем Аверинцевым, актером и режиссером Александром Кайдановским включил впервые и полчаса со мной в свое «Пятое колесо». И как я упоминал в качестве работы «Гласности» был показан наш десятиминутный видеорепортаж из городка неподалеку от Ташкента, где милиционерами и солдатами были застрелены около десятка мирных демонстрантов, просивших себе огородные участки, а множество ранено. Других журналистов, кроме наших там тоже не было и это была единственная возможность показать по перестроечному телевидению да и во всем мире, что же в действительности происходит в стране.

А в журнале «Гласность» кроме хроники событий уже со второго номера публикуются философские статьи Григория Померанца, специально нам переданные автором неопубликованные до этого записки Милована Джиласа, экономические размышления диссидента Валерия Ефимовича Ронкина, статьи Жана-Франсуа Ревеля и Алена Безансона, дополнительная глава к «Номенклатуре» Восленского — это тот уровень, кроме очеркового, которым далеко не может похвастаться официальная перестроечная пресса. Впрочем, они тогда и не знали кто такие все эти люди и лишь имитировали свободу печати, а страх у советских публицистов и политологов не только был написан на лице — он был в крови. Вожди перестройки смертельно боялись нас, а у нас не хватало ни сил, ни времени серьезно интересоваться ими. Надо было успеть сделать все, что можно «дайте выкрикнуть слова, что давно лежат в копилке». Мы понимали, что долго нам работать не дадут, да и само существование было нелегким.

5. На что существовала «Гласность» и ее первый разгром.

Конечно, журнал никому не платил гонораров. Но я был первый редактор в диссидентской печати, кто начал платить хотя бы минимальную зарплату сотрудникам. Раньше единственной платой могла быть тюрьма, что ожидает теперь было пока непонятно, но сотрудникам журнала нужно было что-то есть. Для технической работы (переплета, брошюровки) Нина Петровна привлекала старых друзей по Солженицынскому фонду и Хронике. Многие приходили и сами, предлагая хоть чем-нибудь помочь. Но это было в основном по вечерам и в выходные дни. Сотрудникам, которые с утра до вечера вели прием, ездили в командировки, целые ночи собирали информацию для «Ежедневной гласности» надо было помогать. Какие-то возможности для этого все же находились. Художники Александр Жданов и Калугин устроили выставки-распродажи своих картин и передали собранные деньги (а Жданов и оставшиеся картины) «Гласности». В журнале как, я уже писал, категорически запрещалось принимать какие бы то ни было пожертвования и подарки тех, кто приходил с жалобами, просил им помочь. Но были мои гонорары в норвежской газете «Моргенбладет». Появилась подписная плата за «Ежедневную гласность» (журнал «Гласность» раздавался бесплатно). Очень серьезно помог Джордж Сорос. Приехав в Москву он предложил мне стать председателем создаваемого им в Москве фонда и даже хотел назвать его — фонд «Гласность». Я согласился, но когда мы шли с ним по набережной возле гостиницы «Украина» перед нами вдруг присел какой-то молодой человек с фотоаппаратом, сфотографировал нас и потом Соросу один из заместителей председателя Совета Министров СССР показал эту фотографию и сказал, что если у его фонда будут такие председатели в Москве, то у него и в Венгрии (где он уже несколько лет работал) фонда не будет. Шел 1987 год, советская власть все еще казалась нерушимой и это была серьезная для него — венгра угроза. Но до отъезда он передал нам самый новый компьютер Toshiba и какую-то сумму денег. Алик Гинзбург уговорил одного из известнейших издателей бюллетеней пожертвовать «Гласности» полученную им первую премию, да и к тому же в Париже «Гласность» переиздавалась регулярно, а «Русская мысль» постоянно использовала наши ежедневные новости. Так что и они старались нам, чем могли, помочь, ни разу это не были деньги, но, скажем, устройство моих более или менее оплачиваемых выступлений. Позже, когда я приезжал в США, примерно то же самое, но в меньших размерах, стал делать и «Фонд за демократию», выпускавший английское издание. Заграницей, но не в Москве, я мог получать гонорары за интервью радио «Свобода», ВВС, радио Франс интернасьональ и других. В результате, мы чувствовали себя довольно уверенно и в конце зимы, все же с помощью из Парижа, смогли, наконец, освободить бедного Кирюшу Попова от очень обременительного для любого человека присутствия редакции в его квартире и переехать в недорого купленную дачу в подмосковном Кратове. Казалось, что начинается райская жизнь, но не тут-то было.