Гитлер_директория - [13]

Последовало несколько исключений, но, в общем, университет, что называется, решил не выносить сор из избы. Мюнхен, «веселый Мюнхен» — культурная столица Германии, и вдруг… такое!

Повторяю, в партийных «хрониках» Гесса о плевках и пощечинах ничего впрямую не сказано. Но 30 декабря появляется такая запись: «Любое действие, попирающее общественную мораль, вываливающееся за рамки правил и норм, есть художественный акт». И дальше: «Политическая борьба есть художественное творчество, и мы докажем это».

Если дополнить эту запись несколькими письмами Гесса сестре в Александрию, в которых он рассуждает об объединении художников под названием «Дада» и их знаменитой выставке 19-го года, где «Мона Лиза» появилась с бородой и усами (а еще раньше выставлялись, например, колесо велосипеда на подставке и перевернутый писсуар), то все встает на свои места. И тогда плевок на ботинок профессора-еврея можно рассматривать как художественный акт.

Вот такими «актами» НСДАП и собиралась активно заниматься в новом, 1923 году (не забудем еще о «фестивалях молотых челюстей»). Однако наставники и мастера сочли партию пригодной уже для целого «перформанса», и в январе 1923 года в «хронике» Гесса впервые появляются слова «национальный баварский переворот», со штаб-квартирой в веселом Мюнхене.

14

В апреле 1923 года Адольф Гитлер написал первое в своей жизни завещание. Четыре месяца он болел ангиной, потом воспалением связок, при этом был уверен, что у него начинается рак горла. Страх перед этой болезнью будет глодать его до конца дней. Это будет страх не только перед страданиями тела. Гитлер принадлежал к числу тех вождей-фанатиков, чье дело прирастает к их плоти, как отравленный хитон Деяниры, и содрать его можно только вместе с собственной кожей. Для таких лидеров их болезнь хуже смерти: она не только вдохновляет его врагов, но и в стане соратников вызывает брожение, разлагающее дело.

Нечто подобное и начало происходить в первой половине 1923 года.

В январе франко-бельгийские войска оккупировали Рур и Рейнскую область; нацисты тут же провели протестное мероприятие — свой первый «партийный день» — прошли по улицам с барабанами и знаменами, организовали два десятка митингов, на которых Гитлер произносил речи. Ему рукоплескали, о нем начали писать газеты. Теперь главное было держать темп, но для этого требовалась здоровая глотка! А в оккупированном Рейнланде, к которому было приковано внимание немцев, ораторствовал в это время настоящий герой, белокурая бестия, лучший ученик Гербигера — Альберт Шлагетер! Этот парень имел такой успех, что в два-три месяца затмил всех националистических ораторов, и Гитлера в том числе. Шлагетер сделался настолько популярен среди мюнхенских нацистов, что ему начали подражать и самое страшное — сравнивать с лидером. Гитлер от зависти и ревности совсем поплохел. Но рядом был верный Гесс, верящий Штрассер, преданный Гиммлер… Как историк я пока не располагаю фактами, позволяющими четко проследить их роли в последующих событиях, но и имеющиеся факты не стоит игнорировать, а потому — судите сами!

9 марта руководитель северного отделения НСДАП Грегор Штрассер сообщает Гессу о своей проблеме: присланный к нему в качестве секретаря Генрих Гиммлер — славный малый, исполнительный и расторопный, но его невозможно выпереть на трибуну. «Ты знаешь, — пишет Штрассер, — насколько я сам не оратор, поэтому мне нужен рядом кто-нибудь погорластей, и я уже нашел замену. Скажу без преувеличения: Цицерон возродился!»

Гиммлера, однако, пока не отозвали обратно в Мюнхен. Но рядом со Штрассером начинает маячить еще одна — низенькая, тщедушная, колченогая фигурка, глядя на которую можно испытывать что угодно, только не зависть.

В начале мая партия готовит большой митинг на Мариенплац, чрезвычайно важный в тактическом отношении. И вот, неожиданно для всех (кроме Гесса), вместо Шлагетера Штрассер привозит в Мюнхен на митинг этого своего нового секретаря — человечка в кожаной куртке, воинственно перепоясанного ремнями и в огромной шляпе.

— Знакомьтесь, мой секретарь и… лучший оратор северных земель — товарищ Геббельс! — восклицает Штрассер и сверху могучей рукой хлопает товарища по плечу, едва не вбив по шляпу в землю.

Гитлера среди присутствующих не было: его Гесс привез в последний момент, когда Геббельс уже карабкался по высоченным ступеням на помост, с которого выступали ораторы.

Дальше — картина под названием «Гитлер, слушающий Геббельса» или готовая сцена для кино. Как сценарист я вижу ее в деталях, вплоть до цвета глаз Адольфа, которые при внутреннем переходе от паники к концентрации воли становились водянисто-прозрачными, и странной, отдельной от лица улыбки, как у Чеширского кота, которого чешут за ухом.

Но вернемся к фактам.

После митинга Гитлер приглашает Геббельса на виллу под Мюнхеном, принадлежавшую Эрнсту Ганфштенглю (тоже любопытный персонаж, но о нем позже), и они долго там беседуют, наедине. Когда Геббельс уехал, Гитлер сказал Ганфштенглю: «Этот крошка Цахес мне нужен, а герои пусть отправляются в Валгаллу». Ганфштенгль был, конечно, большой шутник, но эту же фразу приводит и сверхсерьезный Грегор Штрассер. Так что примем ее хоть и за бледный, но факт приказа. Дальше следуют два отчетливых факта выполнения: первый-личное поручение Гесса Гиммлеру «сопровождать и обеспечивать охрану Альберта Шлагетера»; второй — арест Шлагетера французскими оккупационными властями при обстоятельствах, больше напоминающих выдачу его своими. Третий, тоже отчетливый, — это хорошо известный профиль дальнейшей деятельности Генриха Гиммлера — «хирурга тайных операций» НСДАП.