В Бергхофе с утра лил дождь. По мокрому гравию к открытой веранде тяжело подкатила машина. Плотный человек в форменной рубашке СА, с красным воротником и дубовыми листьями, стремительно прошел мимо стоящих у решетки женщин, даже не заметив их. По всему дому за ним нежно зазвенел хрусталь. Одна из дам с тревогой обернулась вслед. Другая, немного моложе, с вихрями темных кудрей, подошла к самому краю веранды и подставила руку под падающую с крыши упругую струю. Вода фонтаном била ей в грудь, заливала плечи и подбородок, холодные брызги слепили глаза — странно неподвижные, точно горящие изнутри фиолетовым огнем.
Но первая дама этого не увидела. Секунду помедлив, она поспешила за приехавшим и догнала его уже на лестнице, ведущей на второй этаж, куда он собирался вломиться без церемоний и перебудить всех. Он обернулся — его круглое загорелое лицо с поврежденным пулей носом и крохотными пшеничными усиками выражало веселую свирепость.
— Эльза, детка, как приятно увидеть тебя первой! — Он фамильярно чмокнул ее в ладонь. — Что тут за сонное царство? Опять болтали всю ночь? Столько теоретиков в одном месте вызывают у меня желание выстрелить в воздух. Шучу! Разбуди мужа, ему нужно ехать в Мюнхен, объясняться в полиции — И, увидав се удивленно-испуганное выражение, затряс головой. Фу, девочка, я тебя напугал! Прости… Социалисты-рейхсбаннеровцы («Рейхсбаннер» — мюнхенское отделение социалистической лиги республиканцев — ветеранов войны) обиделись на нашего Руди за то, что он немного полетал над их митингом… На пятистах метрах… Часа три…
— Зачем? — искренне удивилась Эльза. Эрнст Рем широко улыбнулся. Женскую глупость он почитал аксиомою, но Эльза Гесс принадлежала к числу тех редких, прелестных и тихих женщин, которым он прощал излишнюю образованность и даже привычку задавать вопросы. Мимо них молча прошествовала мокрая мрачная Ангелика Раубаль. Рем выдохнул ей в спину, как бык.
Дождь переменил направление. Теперь он хлестал кругами. На траве появлялись и как будто таяли маленькие водяные кратеры. В доме распахивались окна, кто-то пробежал по коридору, из дверей то и дело вырывались раздраженные мужские голоса.
Эльза нашла Ангелику в библиотеке. Гели сидела в кресле, по привычке поджав ноги и упершись подбородком в ладонь.
— Они, видимо, сегодня уедут, — сказала Эльза, — а мы останемся с тобой.
Гели по-детски вытянула шею.
— Ты останешься!
Кто-то приблизился к двери шагами крупного хищника из семейства кошачьих. Обе женщины мгновенно надели маски. Это был Мартин Борман, бывший штабист СА, оказавшийся необходимым и здесь, в Бергхофе. Обе его не любили, Эльза — холодно и деликатно, Гели — высокомерно-язвительно.
— Извините, фрау, фройлейн, я только возьму папки. Извините.
Когда он вышел, Ангелика поморщилась.
— Зачем здесь еще один шпион?
— Он не шпионит. Он здесь работает. Гели соскочила с кресла, подошла к Эльзе и робко положила руки ей на плечи.
— Ты правду сказала? Ты оста…?
Новые шаги заставили их опять переменить выражение лиц. Неритмичные и неровные, они всегда стихали так, точно шагающий на что-то натыкался. Гели, убрав руки, досадливо опустила глаза. Эльза приветливо улыбнулась.
— А! Вы здесь? А где Рудольф?
— Я еще не… — начала Эльза.
— И прекрасно! Эрнсту только волю дай, так он всех на рога поставит. Ты ведь знаешь, дорогая, — вошедший поднял палец, — твоим мужем командую только я. Сказано: отдых до вечера, — значит, отдых до вечера.
Харизматическому лидеру НСДАП и советнику юстиции Адольфу Гитлеру шел сорок второй год. В то утро 17 августа 1930 года, разбуженный после бессонной ночи и полуторачасового сна известием о бунте берлинского контингента СА, он очень мало походил на себя публичного. Но «Адольф домашний», каким являлся он лишь узкому кругу близких людей, был вполне приемлем, и Эльза подумала, что не из-за ссоры с дядей Гели так взвинчена.
— Свари нам, пожалуйста, кофе, дорогая. Он у тебя всегда превосходен, — попросил Адольф, при этом быстро взглянув на племянницу. — Ты что, купалась?
— Нет, — буркнула Ангелика. — Куда вы все едете?
— В Берлин. — Он снова перевел взгляд на Эльзу. — Обычные дрязги. Кому-то мало денег, кому-то слишком много легальности… Они меня с ума сведут. Я еще весной знал, как действовать, и я бы действовал, если бы не наш идеалист. Так что пусть спит. — Он собрался выйти, но удержался, покачавшись на каблуках. — Ты заметила, дорогая? Рем примчался сюда, а не к Штрассеру. Похоже, Руди его заболтал.
— Ты сам всех заболтал! — грубо вмешалась Ангелика. Гитлер улыбнулся.
— Кого она защищает, как ты думаешь, дорогая? Рема? Отто Штрассера? Сейчас так и взовьется на дыбы, как кобыла неподкованная!
Что же ты ему в глаза не скажешь: «Ты, Рудольф, идеалист»? — прищурилась Ангелика. Гитлер подбоченился и тоже прищурился.
— Вот что я тебе скажу, мартышка, раз уж ты такой заботливый друг: когда Рудольф переутомляется, у него возникают причуды, но если он лезет в самолет — это уже истерика.
— Ты же его и довел! — Она тоже уперла руки в бока.
Слова, жесты — все готово для бурной сцены, быть свидетелем которой Эльза не желала.
