Гитара или стетоскоп? - [11]

Балтус отрезает себе кусочек бутерброда.

Симона наблюдала за Балтусом с явным и всевозрастающим интересом. Зато у Моники прямо-таки на лице написано, что ей было б куда приятней, если б он давно укатил на свой север.

— Так, Нина, а теперь тебе пора в постель, — говорит Симона.

— А я совсем даже не хочу, на улице еще светло, я нисколечко не хочу спать!

Нина смотрит на Балтуса, как бы моля о поддержке. Он берет гитару, настраивает ее и говорит Нине:

— Если ты будешь умненькой-благоразумненькой, хорошенько умоешься и ляжешь в постель… то… — Он проигрывает начало песенки о Песочном Человечке.

Нина позволяет увести себя в прихожую к умывальнику.

— А ты случаем сам не работаешь в детском саду воспитателем? — спрашивает Балтуса Моника. Вероятно, она вкладывала в свои слова и иронию, но, кроме нее, в них звучит еще и признание.

Пока Балтус, сидя возле Нины, поет детские песенки, девушки шепотом беседуют.

— Боюсь, мы от него не отделаемся, но и здесь оставлять его нельзя, — говорит Моника.

— Чудак, конечно, но Нине нравится.

— Симона, такое говорят, когда…

— Что ты мелешь, по мне, так пусть хоть сию минуту катит отсюда. И вообще, кто его в дом привел, ты или я?

— Ну ладно, нечего на меня бросаться… Собственно, теперь-то ведь уже как-то неудобно взять вот так и на улицу выставить, хотя бы из-за Нины. — В ее словах звучит ирония.

Поэтому Симона отвечает подчеркнуто безразличным тоном:

— Мне совершенно все равно, поступай как сочтешь нужным.

— Схожу, пожалуй, вниз, к Берте Марии, спрошу у нее…

Когда Моника вышла из комнаты, Симона становится так, чтобы можно было видеть Балтуса. Он поет все тише и тише, наконец совсем замолкает, осторожно поднимается. Симона садится на место и начинает листать журнал. Балтус выходит на цыпочках из-за шкафа, прикладывает палец к губам.

— Заснула, — шепчет он.

Симона откладывает журнал в сторону и указывает на кресло. Он садится и опускает гитару на пол. Молчание. За открытым окном щебечут птицы. С озера слышны голоса. Это делает молчание между ними еще глубже, слышней. Симона рассматривает корешки книг на полке, будто впервые видит их.

Балтус с таким жадным интересом смотрит в окно, словно на его глазах разыгрывается некая мировая драма. И думает: «А ведь я ей, наверно, должен показаться недотепой, почему я не могу сказать хоть что-нибудь, просто пошутить или завести какой-нибудь легкий разговор?» Ничего не приходит ему в голову. А то, что вдруг мелькнет в его крошечных серых клеточках, с чего вроде можно начать, он сразу же отбрасывает, потому что оно кажется ему либо бредом, либо чушью.

Наконец возвращается Моника.

— Боже, какая живая беседа! — Она хихикает и ставит на стол бутылку красного вина.

Ловкими проворными движениями ставит три бокала, зажигает толстую свечу, высыпает печенье в хрустальную вазу. Балтусу протягивает бутылку и штопор.

— Открой. Между прочим, я видела тебя и более разговорчивым, например, сегодня днем.

— Надо же. — Балтус краснеет как рак. Он ставит на стол откупоренную бутылку. Моника включает радиоприемник. Симона наполняет бокалы.

— Да выключи ты его, ведь он может нам и на гитаре сыграть, — говорит она Монике.

— А Нина не проснется? — спрашивает Балтус.

Моника выключает радио.

— Если не будешь быком реветь, не проснется, у маленьких детей крепкий сон, во всяком случае, Нина у нас спит как сурок, — говорит Моника.

Между тем стемнело. Свет свечи отражается в бокалах рубиново-красными отблесками. Балтусу не вполне ясна ситуация. Не пора ли ему встать и распрощаться? И не это ли недвусмысленно давали ему еще недавно понять обе девушки, каждая на свой манер? И почему он не уехал сразу после обеда?

А теперь вино, свеча на столе, и играть еще просят! Что ж, играть так играть. Он берет гитару, трогает струны, но мелодии пока нет. Он закрывает глаза, пальцы мягко бегают по струнам, действительность исчезает.

…Длинный коридор больницы дверь с дощечкой — пр. д-р Биррхан, кухня Марины, поединок на гитаре с Гарри.

— Скажи кто ты, собственно, чем занимаешься, помимо того, что развозишь по домам девушек, которых встречаешь на бензозаправочных станциях? — спрашивает Моника.

— Ничем, — отвечает он и подтверждает свои слова резким аккордом. — Ничем не занимаюсь!

— И такое возможно при социализме? Нет, ты уж объясни нам доходчиво, а то мы что-то тебя не понимаем.

— Дак с удовольствием, даже с музыкальным сопровождением, если будет позволено. — Он принимает театральную позу. — Итак: биография, характерная для нашего времени. Аттестат с отличием, заявление о приеме на медицинский факультет, разумеется, большой конкурс, отказ. Ясно, что кого-то приняли по недоразумению, а это значит — не приняли меня. И вот: второй Луи Пастер, новый Фердинанд Зауэрбах, а может, даже еще один Альберт Швейцер пропадает, неведомый миру. Ну как, доходчиво объяснил? — Он заканчивает резким аккордом.

— И теперь наступил конец света, да? — говорит Моника. — Так и хочется прослезиться. И никакой иной профессии, кроме профессии врача, для тебя, естественно, не существует? Мне в свое время жутко хотелось стать актрисой…

Балтус не дает ей договорить. Ее ироничная манера выводит его из себя.